ценим их. Переводным восторгам грош цена! Вчера письмо от Жони. Те же представленья о жизни, о человеческой душе, что и у всех. Бездна гостеприимства, и о Рильке ни слова. Это вы нарочно карикатурите, что ли? Или это ваш Aprilscherz?* Но зачем выбирать такую тему!

А если, как я убежден, «Рильке с восторгом пишет о тебе» раз¬дуто папой из совершенно незначащей фразы, с тем, чтобы «по¬радовать» меня, то, ведь, я ни минуты в жизни не жил такими «ра¬достями» и как ему не стыдно так меня унижать!!! Главное же это игра с интимностями высокого порядка, о которых вы по-види¬мому представленья не имеете.

* первоапрельская шутка (нем.). 635

Впервые: Письма к родителям и сестрам. — Автограф (Pasternak Trust, Oxford). Датируется по содержанию.

1 Вероятно, имеются в виду стих. М. Лермонтова «Ветка Палестины» (1837) и «Три пальмы» (1839).

293. РОДИТЕЛЯМ

1 апреля 1926, Москва

Дорогие мои! Только что вложил открытку Лиде в Шурино спешное письмо. Мне жутко и горько от этой недельной ссоры с вами. Как бы я ни был прав, надо было все в себе скрыть или по¬бороть. Я вас всех крепко люблю и мои слова о папе, прорывав-шиеся у меня эти дни, ничем не похожи на мое постоянное чув¬ство к нему. Забудьте обо всем, как и я забыл о его фатальной при-писочке. Ничего не было, ничего не знаю, ничего не помню.

Вхожу в серую, суровую, равнодушную колею, из которой было рванулся на минуту к большому чувству. Не надо быть маль¬чиком, не наше это дело чувствовать, как бывало. Случайность показала мне, как я был прав, закаляя свой характер и выдержи¬вая его под уравновешенность старости. И как дико, что я взъелся на вас за то, что вы — современные люди, — как и я, наверное.

Простите за все. Крепко целую.

Забудьте мои открытки. Я их писал в крайнем аффекте. Возьму себя в руки. Ничего не жду. Но как вы меня измучили, и чего вы коснулись, если бы вы знали!! Итак, простите меня, и да будет все по-прежнему. Папа, прости.

Впервые: Письма к родителям и сестрам. — Автограф (Pasternak Trust, Oxford).

Датируется по штемпелю на открытке с репродукцией картины Л. О. Пастернака «Купание ребенка» (1902).

294. М. И. ЦВЕТАЕВОЙ

3 апреля 1926, Москва

3/IV. 26

Мне пришло в голову, и со всей абсолютной искренностью спешу тебе это сказать, как умнице и большому человеку. Мои последние письма ни к чему решительно не должны склонять тебя. Они тебя не связывают ответом. Я не жду его. Это должно тебе быть известно вот зачем. Наверное ты работаешь, у тебя есть пла¬ны, и, при всей неизвестности, время тобой уже предупреждено целиком и оформлено наперед предвосхищеньем себя самой за работой. Так вот, непредвиденность моих писем не должна нару¬шать твоей формы, и ты не была бы той, которой я писал, если бы это случилось. Но ты окончательно не была бы собой, если бы поняла меня так, что я пекусь как-то где-то о твоем —* отноше-ньи ко мне, о его непроизвольности.

Если б не дурная форма моих писем, они бы не нуждались в этом торопливом и запоздалом добавлении. Но они в нем нужда¬ются. Именно этим они и плохи.

Я боюсь, что в них есть принужденье к отклику, что они при¬глашают к соответствию, и что за их чтеньем может показаться, что на них надо ответить и даже может представиться, чем. Не¬ужели они до такой степени отвратительны?

Когда это происходит с людьми случайного и с неба валяще¬гося типа, то такое подчинение предъявленному чувству подыма¬ет их и облагораживает. Тебе же, живому источнику формы, со сво¬им особым строем душевно допущенной случайности — это просто вредно и опасно. В конце концов это прилив именно той неиско¬ренимой жалости, за которую нас не без поверхностного правдо-подобья зовут лицемерами1, не зная, как это щепящее нас само-пожертвованье чисто. Итак, не отвечай мне, пиши Цветаевские письма о себе и о деле, думай вслух по своей линии или вовсе не пиши, если тебе теперь не до того. Если эта просьба застанет тебя за работой, ты ее поймешь; если нет, она обдаст тебя холодом.

Теперь о деле. Ответь, пожалуйста, на прилагаемую анкету2. Воображаю, что ты переживешь при взгляде на этот анемично-водянистый, анилиново-отсутствующий опросник, живое во-площенье советской барышни, страдательного винта в перетер-шемся механизме, восходящем к Ржевскому, к дровам и пше¬ну3, — истлевающий оттиск истлевшей бабочки, не дающей и отдаленного понятья о гусенице-прародительнице! — Писать о тебе будет Д. С. Усов, тебя очень любящий4. Он и обо мне пишет, и о Блоке, и об Ахматовой, и не помню еще о ком. Сведенья да¬вай в какой угодно пропорции, т. е., если ты в ударе и это тебя ни от чего не оторвет, воспользуйся после многих отклоненных слу¬чаев этим вновь представляющимся написать автобиографию, если же это не в твоем плане сейчас, отвечай коротко и только на что захочешь. Мне, при устном опросе, он изобразил работу со-

* Так в письме.

ставителей как нечто до крайности упрощенное. Это будет, по его словам, сборник сухих справок, воздерживающийся от ха¬рактеристик, философствованья и оценок. Но, может быть он боялся приступа откровенности у меня и наклеветал на словарь из страха многословья? Не знаю. Во всяком случае отвечай как хочешь, но ответом не задерживайся, он ему нужен через две не¬дели. Пришли по моему адресу, так он предложил. Еще что-то хотел сказать. Да, Потемкина, если по-твоему стбит, перепеча¬тайте, — он уже напечатан. Гапон (мне 14 лет), конечно лучше, но он еще не появлялся в печати, хотя запродан с осени. А без Гапона, боюсь, Потемкин — басня. Только не перепечатывайте старья, вроде Матроса и пр.5

Да, о главном забыл. Издательство «Новая Москва» выпусти¬ло антологию поэтов XX в. по принципу составленья хрестома¬тии, т. е. составители, Ежов и Шамурин, собрали огромный том из безвозмездных перепечаток6. Издательство не только не заду¬малось о доле гонорара перепечатываемым, но даже не сочло нуж¬ным послать им вышедшую книгу. Она стоит 15 руб. и, разумеет¬ся, никому из нас недоступна. Я ее в глаза не видал. Кириллов и Герасимов7 подали на «Нов<ую> Мос<кву>» в суд и выиграли про¬цесс8. Суд присудил издательство к выплате гонорара по 50 к. за перепечатанную строчку. Основываясь на этом прецеденте, новый полноправный профсоюз писателей (секция работников просве-щенья) собирается доправлять по каждому внесенному заявленью следуемое заявителю. Тебе выходит сумма около 90 руб. Ты сделай вот что. Пришли Асе доверенность на полученье следуемых тебе с «Новой Москвы» денег за перепечатку и т. д. и т. д.

Я в эти деньги не особенно верю. Но доверенность Асе при¬шли. Она удивляется, что от тебя нет писем.

Это не письмо. Это сопроводитель советской барышни. Как тебе работается. Заходил ли к тебе Зелинский?9 О себе, о работах и пр. напишу вскорости.

Впервые: Цветаева. Пастернак. Письма 1922-1936. — Автограф (РГАЛИ, ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 160).

1 Цветаева, болезненно переживая аналогичные обвинения, живо ото¬звалась на эти слова: «А о жалости мне не говори — всё знаю, до таких дон, днищ, днъ (потому что — тройное дно!). Самая бездонная из бездн. Тебя в лицемерии, а <меня> в нещадности» (там же. С. 171).

2 Приложена анкета Кабинета революционной литературы ГАХН с биографическими вопросами. Био-библиографический словарь, для ко¬торого собирались эти сведения, остался неизданным.

3 То есть относящийся к первым годам послереволюционной разру¬хи. Ржевский переулок — между Поварской и Арбатом.

4 Поэт Дмитрий Сергеевич Усов; статьи не были написаны, работа над словарем оборвана.

5 Разговор о включении стихов Пастернака в журн. «Версты». Предпоч¬тение отдается главе из поэмы «Девятьсот пятый год» «Бунт на Потемкине» («Морской мятеж»), потому что она уже напечатана в «Новом мире» (1926, № 2), тогда как отданный в альм. «Пролетарий» «Гапон» («Детство») задер¬живался с публикацией. Старьем названо стих. «Матрос в Москве» (1919).

6 «Русская поэзия XX века: Антология русской лирики от символиз¬ма до наших дней». Составители И. С. Ежов и Е. И. Шамурин. М., 1925. См. письмо № 302.

7 Владимир Тимофеевич Кириллов и Михаил Прокофьевич Гераси¬мов — поэты группы «Кузница».

8 См. письмо № 300.

9 См. письмо № 290.

295. М. И. ЦВЕТАЕВОЙ

4 апреля 1926, Москва

4/IV. 26

Вырывается. Пишу во всей рискованности (отрывистости). О как я люблю тебя! Так просто, так соответственно, так, как ты меня, так вот. Вот я, вот Цветаева, вот моя работа, вот ее, вот мой порыв к ней, вот ее пониманье, вот ее диапазон, обнимающий как раз столько, сколько надо, чтобы спутать с самим собой, вот ее душа вынута из тела, вот моя (и мои времена и я в других людях и государствах), и вот она с ней, и не стыдно, а как раздеты! Я так люблю тебя, что даже небрежен и равнодушен, ты такая своя, точ¬но была всегда моей сестрой, и первой любовью, и женой, и мате¬рью, и всем тем, чем была для меня женщина. Ты та женщина.

Сейчас от младшей сестры из Берлина вырезка из немецкой газеты, статья какого-то профессора Diederichs’a, и копия письма Rilke к отцу со словами обо мне1, и в ответ на эту любовь — благо¬дарность тебе и слова, о как я люблю ее, Марину, охватывающую: и младшую сестру и мать, и горизонт и все, что случится, знающую все так, как надо знать, как мне кажется, надо знать. И пусть они все существуют, милые, отдельные, сыгравшие свою роль в этой, под тебя глядящей жизни, пусть живут дальше и продолжают иг¬рать свою роль и будем ласковы к ним отдельным, будем печься об их здоровье, желать им успеха и их любить, моя вся, моя об¬щая, моя как жизнь умная, одухотворенная, умелая! Обнимаю и целую, как обнимают такое.

Послать так? Или записать листок? Тогда это два письма. Пер¬вое туг кончается. Больше нечего сказать. Мое счастье матерьяль-но: оно в лицах, в случайностях, в стихах (только одна поправка: в таких, как были когда-то, о не в «1905»! — и какие будут), в смене антипатических и симпатических небес (слышишь: в смене; одни бы симпатические не дышали), в ворочаньи родины с боку на бок, то спиной, то лицом к тебе, в бесприкрасной, в пиджаке и с начи¬нающейся проседью, деятельности, — мое счастье с провиденьем матерьяльно, мое счастье с тобой не одно духовидчество, мы где-то что-то с тобой уже делаем. Надо доехать. Не попрекай меня «ино-словьем». Не лови на метафоре! Ты — на метафоре?! Половина ме¬тафор сбылась. Я их знаю. Я знаю, как они дышат и