болью простран¬ство, постепенно покидаемое Шмидтом, реквиемом8 и пр., за не-возможностью писать их и обдумывать, пришло и взволновало меня письмо из Парижа от 3<елинского>, из посольства, в ответ на мою просьбу прислать твои книги9. Если бы это еще требова¬лось, тут был случай понять лишний раз, как я тебя люблю, какая для меня это полная истина, предельно живая, т. е. прежде всего включающая те стороны жизни, которые кажутся не относящи¬мися к чувству отдельных людей. Т. е. с тобой я люблю и историю, и тебя и себя в ней, и еще может быть больше, но в ее духе, как ее часть, — судьбу русского общества, родную и неясную, и требую¬щую уясненья, но никак не того, какое до сих пор давалось с ка¬кой бы то ни было стороны.
Обрываю это письмо. Я зашел в область, о которой в двух-трех словах говорить нельзя. Может быть коснусь как-нибудь по¬том, в разговоре с И<льей> Г<ригорьевичем>. Ты ее тоже в пись¬мах не касайся. Но если вспомнишь затрепанное Пушкинское: и в просвещении стать с веком наравне10 (кажется так?), то вот круг руководящих аксиом, которые определяют мой приблизительный, незаполненный, медленно заполняющийся кругозор. Это убеж¬денье, что настоящее живое искусство уже и в дни нашего детства было социалистическим11. И в силу того закона, который культу¬ру каждой эпохи заставляет отожествлять с собою все вечные эле-менты предшествующих эпох, мне и Шекспир и Гёте кажутся вы¬разителями той же ноты, подобно тому как романтикам они дол¬жны были раскрываться романтиками, символистам — символи¬стами (я стал ужасно рассеянно писать, на каждом шагу описки). В чем я вижу признаки социалистической культуры, это разговор долгий, я может быть серьезно напишу тебе об этом и пришлю с И. Г. С этим связана и тенденция, которой проникнуты все мои намеренья. (Какая глупая тавтология!) Надо знать хорошо исто¬рию России со второй половины XIX в. до нашего времени. В большинстве и в лучшей своей части она — подпольная. Это зна¬чит, что я ее почти не знаю. Это, что гораздо важнее, значит и то, что узнать ее еще мало: в такой форме она ни тебя, ни меня не удовлетворит. Но узнав, ее надо подчинить той пластической, вос¬соединяющей со всем миром эстетике, которою с лихвой, захлебы-ваясь в ней и ее не заслужив, пользовалась официальная история гибнувшего государства, связываясь с миром через нашу семью, через наши нервы, наше дарованье, наше прошлое.
Не жди от меня некоторое время писем. По-видимому, мне нельзя будет писать. В здоровом состояньи и не замечаешь, что за этим волнуешься. А сейчас, точно в больном нерве ковыряешь. Приступ за приступом.
Больше никогда так писать не буду. Примусь за леченье. Глав¬ное, работу придется бросить. Посылаю как есть, чтобы что-ни¬будь послать.
Что ты вздумала морем поверять мои «идеалы»? Дюнами! Я го¬ры так же люблю (Урал Люверс)12.
Вычитай из всего, если можешь, большую нежность к боль¬шому.
Прерываю письмо окончательно. Боль разыгралась неверо¬ятная. Удовлетворись.
Впервые: Цветаева. Пастернак. Письма 1922-1936. — Автограф (РГАЛИ, ф. 1991, оп. 3, ед. хр. 160).
1 Цветаева 15 апреля 1926 г. уехала на полгода в рыбачий поселок Сен-Жиль в Вандее: «Океан на полгода — для сына, для Али, для С. Я. — мой подарок…» (там же. С. 164).
2 См. слова в письме JSfe 294 о «последних письмах», которые «ни к чему решительно не должны склонять» и «не связывают ответом».
3 Слова Цветаевой о герое «Поэмы Конца» совпадали с характерис¬тикой героя поэмы Пастернака, Шмидта. Приведенная цитата взята из пер-вонач., неизвестной редакции и не вошла в текст. Именно «типические письма» Шмидта стали главным пунктом критики Цветаевой поэмы Пас¬тернака.
4 Имеется в виду фотография Наппельбаума 1924 г., где Пастернак сто¬ит за сидящей впереди женой с сыном на коленях. Снимала дочь фотогра¬фа поэтесса Ф. М. Наппельбаум. Об этой фотографии Пастернак в пись¬ме JSfe 338 писал к Е. В. Пастернак, что она получилась благодаря ей и маль¬чику. В том, что он вырезал себя из группы, чтобы послать Цветаевой, Е. В. увидела «злой символ».
5 Цветаева выражала намерение «написать» о Пастернаке. Слова Па¬стернака «это уже сделано» — относятся к статье «Световой ливень» (1922), по поводу которой Цветаева неоднократно выражала свою неудовлетво¬ренность.
6 Цветаева писала, что посылает с Эренбургом свои поэмы, статьи «и вещи тебе и сыну. О последнем я думала, — может быть твоей жене будет противно видеть на нем нечто причастное моим рукам? Но соблазн силь¬нее — прости меня! — посылаю. Просто мальчику, за жизнью которого сле¬жу. Можно ведь? И похож ведь — чем-нибудь — на тебя?» (там же. С. 170).
7 Свою статью «Герой труда» (1925), посвященную Брюсову, Цветае¬ва посылала с Эренбургом.
8 Имеются в виду неоконченные работы над поэмой «Лейтенант Шмидт», над стих. «Памяти Рейснер» (см. «реквием», посланный Цветае¬вой в письме № 297).
9 Об этой просьбе см. в письме № 290.
10 Из стих. Пушкина «Чаадаеву» (1821): «Учусь вознаградить в объя¬тиях свободы / Мятежной младостью утраченные годы /Ив просвеще¬нии стать с веком наравне».
11 Разговор идет об общественных тенденциях в литературе, в част¬ности — в русской второй половины XIX в. См. также о «Социализме безо всяких кавычек», как стиле современной главы в мировой истории, «бо¬гатой непредвосхитимым нравственным содержаньем» (письмо № 277).
12 В письме 6 апр. 1926 Цветаева писала: «Борис, я люблю горы, пре¬одоление, фабулу в природе, становление, а не сост<ояние>. <...> Станов¬ление одновременно себя и горы. Гора растет под ногой, из-под ноги. Ясно? Океан я — ты будешь смеяться <...> из-за твоих строк: Приедается всё — . Если ты сказал, — ты знаешь, и это действительно так. Я буду учиться морю» (там же. С. 164). Цветаева приводит первые слова из главы «Мор¬ской мятеж». Пастернак отвечает ссылкой на описания Урала в «Детстве Люверс».
300. А. А. АХМАТОВОЙ
17 апреля 1926, Москва
17. IV. 26
Дорогая, дорогая Анна Андреевна!
Как Вас благодарить, что не забыли Вашего слова в ответ на мое восклицанье, вырвавшееся так безотчетно и так ведь верно! Еще труднее описать чувство радости при получении этой удиви¬тельной карточки с удивительной Ахматовской надписью, совер¬шенной в ее кажущейся случайности, как и все у Вас. Вы, может быть, забыли? Там сказано: «От этого садового украшенья»!1
Но, Анна Андреевна, зачем Вы так небрежете здоровьем? Гор-нунг передает, будто Вы опять хвораете. А я-то на радостях напи¬сал Цветаевой (знаете, в тот вечер, что мы о ней говорили, она читала Вас в Лондоне2) — про сказочную перемену, которую на¬шел в Вас, и эта радость успела там распространиться. Если бы я не верил в доброту всякого глаза, устремленного на Вас, я бы из предосторожности перестал заикаться о Вашем здоровье. При та¬ком же убеждении мне хочется просить Вас положенья этого не колебать. От всего сердца желаю Вам скорейшей поправки.
Анна Андреевна, у меня к Вам просьба, которую я испещрю оговорками только ввиду Вашей высокой, поразительной и ред¬кой разборчивости в вещах практических. Однако, думается, ей в данном случае не может быть места. Речь идет о получении при¬читающегося Вам гонорара за перепечатку Ваших стихов в «Анто-логии русской поэзии XX века», выпущенной издательством «Но¬вая Москва»3. Составители и книгоиздательство, собирая книгу, и не подозревали, что им когда-нибудь об авторах напомнят. Сде¬лали это, в отношении себя самих Герасимов и Кириллов4. Суд приговорил издательство к выплате истцам гонорара по 50 коп. за строчку. Местком писателей (полноправный Союз), на основании соответствующих отдельных заявлений, предъявляет издательству аналогичный иск от лица всех, как говорится в таких случаях, — потерпевших. И вот, драгоценная и неповторимая пострадавшая, одного насморка которой не стоит вся антология со всем изда-тельством в придачу, настойчиво прошу Вас о следующем. При¬шлите Ю. Н. Верховскому или мне собственноручное заявление в Московский местком писателей при Союзе Рабпроса — о доправке с издательства «Новая Москва» причитающегося Вам гонорара за перепечатку Ваших стихов в «Антологии русской поэзии XX в.», выпущенной издательством. Пришлите также Юрию Никандро-вичу или мне доверенность на полученье денег, которые издатель¬ство обязано будет выплатить по принужденью суда, но, вероят¬но, не раньше осени. Вам приходится, если не ошибаюсь, около 200 руб. (немного больше или меньше, не помню). В доверенные я Вам навязываю двух лиц на выбор с тем, чтобы сузить наблюде¬нье за Вашими дальнейшими шагами до полной обозримости. А то нельзя быть уверенным, что Вы что-нибудь предпримете.
Простите, что неприличнейшим образом исписываю листок со всех сторон. Не знаю, куда девалась почтовая бумага. Хочется верить, что Вам уже лучше. После Вашего пребывания в Москве началось для меня удивительное время. Было несколько радост¬ных сообщений из-за границы5. Потянуло к работе. И вдруг ра-зыгралась нестерпимая невралгическая боль в челюсти и в левом виске. Пришлось все бросить.
Адрес Ю. Н. Верховского. Остоженка, Коробейников (б. 1-й Ушаковский) п., д. 12, кв. 4.
Привет Н. Н. Пунину. Мой адрес: Волхонка 14, кв. 9.
Еще раз горячо благодарю Вас за все.
Впервые: Russian Literary Triquarterly, 1974, № 9. — Автограф (РГАЛИ, ф. 13, on. 1,ед. хр. 149).
1 Л. В. Горнунг, ездивший в Ленинград в конце марта 1926 г., привез Пастернаку «фото Ахматовой, на котором она изображена лежащей в позе сфинкса на пьедестале, — как записал он в дневнике 4 апр. 1926. — Она дала мне это фото с надписью в Ленинграде для передачи Пастернаку» (Воспоминания. С. 75). Об адресе Ахматовой Горнунг спрашивал П. Лук-ницкого; сохранился его ответ 9 апр. 1926: «Сообщаю Вам пока адрес Анны Андреевны для Б. Пастернака…» (ЛН. Т. 93. С. 656). Фотография была по¬слана в ответ на подаренный Пастернаком сб. «Избранные стихи» («Узел», 1926) с надписью: «Анне Андреевне Ахматовой, с новой дерзостью в па¬мять четвертогодичной: с чувством неистребимой уверенности, что над¬пись делается накануне ее новой рабочей лирической полосы, а может быть, даже и опаздывает к ее началу. С пожеланьем единственного, в чем нуждается совершенный поэт. С пожеланьем полного здоровья. Б. Пас¬тернак» (Музей Анны Ахматовой в Петербурге. Коллекция М. С. Лесмя-на). Четвертогодичной дерзостью Пастернак называет подаренную Ахма¬товой «Сестру мою жизнь» с надписью (коммент. 7 к письму № 193).
2 См. письмо № 283. Ахматова была в Москве 8-12 марта, Цветаева — в Лондоне с 10 по 25 марта, где 12 марта читала стихи современных рус¬ских поэтов. Из письма Цветаевой 27 марта 1926: «А пока вы с Ахматовой говорили обо мне в Москве, я в Лондоне говорила с эстрады тебя и Ахма¬тову» (Цветаева. Пастернак. Письма 1922-1936. С. 158).
3 Имеется в виду «Русская поэзия XX века. Антология русской лири¬ки от символизма
