слу¬чилось относительно Кусикова, то уже произошло, хоть и не впол¬не, в отношении Цветаевой, и даже скорее, чем я думал. На Куси¬кова же сердиться нельзя. Это человек с воображеньем, развитым по принципам имажинизма. Т. е., живя в мире собственных сно¬видений, он отличает только выгодные для себя от невыгодных, и старается свою жизнь составить из первых.

Я к Вам с двумя просьбами. Выслан за границу Лежнев3, ре¬дактор незадолго перед тем закрытого журнала «Новая Россия». В «России», новое видоизменение которой представляет журнал «Н<овая> Р<оссия>», я исподволь участвовал4, хотя журнал по духу дилетантизма, там царившему, казался мне всегда воплоще-ньем добродушной безвредности, стихии, к которой меня никог¬да не влекло. Было бы несправедливо сказать, что эта эманация исходила от Лежнева. Он умнее и существеннее своего журнала, как может быть и некоторые из сотрудников. Характер безотрад¬ной порядочности создавался всем коллективом, и адрес редак¬ции, благодаря этой особенности, находился если не в самом ок¬руге общих мест, то в угрожающей от него близости. В «Новой России» я участвовать не стал, заявив об этом редактору. Причи¬ны приведены выше. Этому человеку, слепо преданному союзу, месту союза в истории, идее союза и любой комбинации слова союз с любым большим и энтузиастическим понятьем, дали выпустить три номера, на четвертом закрыли и выслали. Женская стихия вла¬сти повела себя как женщина: проглотила три любовных письма, четвертого не распечатала и своего поклонника временно отпра-вила к чертям, ad maiorem suam gloriam*5, прекрасно зная, что сле¬пая его любовь только удесятерится от превратностей, и в пятом письме он ей пришлет свое облитое кровью сердце. Правда и выс¬лали-то его по поговорке: милые бранятся только тешатся, т. е., только на срок, номинально трехлетний, но который обещали со-кратить, с полным советским паспортом и с разрешеньем рабо¬тать в заграничных советских учреждениях. Незадолго до высыл¬ки Радек по моей просьбе должен был поговорить с Дзержинским о Лежневе. Позволительно думать, что по пересмотре дела, может

* к вящей своей славе (лат.). 685 быть его даже и не выслали бы. Но Дзержинского не было в эти дни в Москве. Высылка же, т. е. самая посадка на поезд произош¬ла неожиданно, и я не успел попросить у Радека письма к Раков-скому, в котором бы он мне не отказал и о котором в самую последнюю минуту попросил меня высылаемый. На вокзале при¬шло мне в голову написать Вам, Корнелий*, о нем и попросить Вашего, и через Вас и участия Хр<истиана> Августовича6. Я знаю, что в предоставлении работы Вы конечно решительных шагов не сделаете, не запросив центра. И с этой стороны, вероятно, пре¬пятствий не встретится. Но выслушайте его со вниманием и до¬верием. Это умный, честный, до ослепленья верный строю чело-век. Я настаиваю на слове, проскальзывающем в письме второй раз: мир заслонен для Лежнева, как политического романтика — идеей союза, кроме которого он в мировом пространстве ничего не помнит, не знает и не ищет. Потому-то я в «Нов<ой> России» и не стал сотрудничать. Казенные журналы, временами прово-дящие это отождествленье механически и по инерции, т. е. бес¬страстно, я предйочитаю журналу частному, отстаивающему этот антропоморфический миф со страстью7. — Боюсь, что разбол¬тавшись с Вами, я затемнил для Вас существо первой просьбы и Вас рассеял. Я прошу, как принято это называть, о всемерном содействии Лежневу, который, верно, на днях зайдет в полпред¬ство, если еще не зашел.

Теперь о другой, личной. Не могли бы Вы купить и выслать мне два томика Верхарна, или по крайней мере один, который я и назову первым: «La multiple splendeur» и «Les heures claires, suivies des heures d’apres-midi»?** Речь идет именно об этих книжках Вер¬харна, ане о каких угодно вообще: кое-что (Po&nes, 19111-ёге s&ie) и сборник из 3-х книг под названием Oeuvres) у меня есть и недо¬стает только названных. Эта услуга сопряжена с денежной затратой, т. е. со ссудой, может быть долгосрочной, потому что в ближайшее время не вижу случая Вам эти деньги вернуть. Может быть попрошу Эренбурга, когда он назад соберется. Но кажется он тут некоторое время пробудет. Если не откажетесь это мне сде¬лать, обязательно сообщите, сколько пришлось истратить. Нет ли при полпредстве какого-нибудь литературного отдела связи или чего-нибудь подобного, которому бы я мог задолжать эти деньги.

* Отчество, отчество! (Прим. Б. Пастернака.)

** «Многоцветное сияние», «Светлые часы после полудня»

Или не займете ли у Раковского. Скажите, что я не плохой поэт и что Верхарн мне нужен для работы… по социологии творчества. Был бы жив Ёерхарн, книжки бы я получил от него, как и одну из имеющихся с его надписью. Другую он подарил отцу8.

Кланяйтесь Х<ристиану> А<вгустовичу>, если он меня по¬мнит. Жму Вашу руку. С Кусиковым раззнакомьтесь.

Ваш Б. Пастернак

Впервые. — Автограф (РГАЛИ, ф. 1604, on. 1, ед. хр. 764).

1 Пастернак получил от Зелинского рецензию Святополка-Мирско-го на «Молодца», перепечатанную на машинке из «Современных записок» (1926, кн. 27).

2 Речь идет о какой-то сплетне, пущенной Кусиковым и затруднив¬шей выполнение просьбы Пастернака о присылке ему книг Цветаевой (см. об этом в письме № 307).

3 В статье М. Е. Кольцова («Правда», 16 апр. 1926) резкой критике подверглось идеологическое направление журн. «Новая Россия»; в конце мая Политбюро отреагировало на это решением о закрытии журнала и высылке И. Г. Лежнева из России. Одновременно Лежнев писал Зелин¬скому в Париж: «Посоветовал мне обратиться к Вам Борис Леонидович Пастернак. Он, как и другие товарищи и Всероссийский союз писателей принимают живейшее участие в моей беде. Минут за десять до отхода по¬езда из Москвы он примчался на вокзал и задыхавшись сказал: «Еще вот что. В Париже в нашем полпредстве, работает поэт Корнелий Зелинс¬кий, друг Сельвинского, он там занимает должность, кажется, лит. сек¬ретаря Раковского. Обратитесь к нему. Ему о Вашем деле напишет Сель-винский, напишу и я»» (РГАЛИ, ф. 1604, on. 1, ед. хр. 676). Вскоре по своем возвращении И. Лежнев, выступая на съезде писателей в 1934 г., обвинял Пастернака в симпатиях к «сменовеховцам». С критикой поли¬тических взглядов Пастернака в 1940-1950-х гг. неоднократно выступал и К. Л. Зелинский.

4 В журн. «Россия» были напечатаны стих. Пастернака «Весна была просто тобой…» (1922, № 2) и «Белые стихи» (1924, JNfe 3).

5 Обыгрывается девиз ордена иезуитов: «Ad maiorem Dei gloriam» («К вящей славе Божией». — лат.).

6 Более распространенный вариант отчества Раковского: Христиан Ге¬оргиевич.

7 По высказанным причинам Пастернак недавно передал публика¬цию отрывка из 4-й главы «Спекторского» Груздеву в «Ковш» и писал ему: «Отрывок был первоначально дан в «Новую Россию». Я беру его оттуда и вообще откажусь от участия в журнале, потому что мне не нравится его тон доморощенного философствованья и дилетантизма, выдаваемого за редкую добродетель. Этот дух сквозит в большинстве статей. Кроме того, мне неприятна его позиция в отношении формалистов. Кроме того, там исподволь задевают друзей (как, например, Асеева, Маяковского и др.).

Очень жаль, что такая редкостная возможность (беспартийного публици-стического журнала) так дурно использована» (16 февр. 1926; «Звезда», 1994, № 9. С. 102). Diara была опубликована в «Ковше», 1926, кн. 6. Вес¬ной 1956 г. вновь появилась возможность создать «свободный» альманах «Литературная Москва», но Пастернак по-прежнему отдавал предпочте¬ние официальным журналам и просил О. В. Ивинскую взять из «Литера¬турной Москвы» его автобиографический очерк «Люди и положения» и передать в «Новый мир»: «…Вообще говоря я теперь предпочитаю «казен¬ные» журналы и редакции этим новым «писательским», «кооперативным» начинаниям, так мало они себе позволяют, так ничем не отличаются от официальных. Это давно известная подмена якобы «свободного слова» тем, что требуется в виде вдвойне противного подлога» (письмо Ивинс-кой. Июнь 1956).

8 Книги Верхарна «Po6mes» (Paris, 1911) и «Oeuvres» были подарены автором Б. Л. Пастернаку и его отцу с дарственными надписями в декабре 1913 г. после сеанса позирования для портрета у Л. О. Пастернака и разго¬вора с Б. Пастернаком. Они стояли в Переделкине в рабочей комнате Па¬стернака среди нескольких самых дорогих для него книг.

309. М. И. ЦВЕТАЕВОЙ

5—7 июня 1926, Москва

5/VI/26

Горячо благодарю тебя за всё. — Вычеркни меня на время, недели на две, и не больше чем на месяц, из сознанья. Прошу вот зачем. У меня сейчас сумбурные дни, полные забот и житейщи-ны. А мне больше и серьезнее, чем даже в последнее время, надо поговорить с тобой. Поводы к этому разбросаны в твоих последних письмах. Этого нельзя сделать сейчас. Я между прочим до сих пор не поблагодарил Рильке за его благословенье. Но и это, как и ра¬боту над Шмидтом, как и чтенье тебя (настоящее) и разговор с тобой, придется отложить. Может быть я ошибаюсь в сроке, и все это станет возможно гораздо скорее. — У меня сейчас нет своего угла, где бы я мог побыть с твоей большой карточкой, как это было с маленькою, когда я занимался в комнате брата с невесткой (оба на полдня уходили на службу). И я о ней пока не хочу говорить, по малости того, что я бы сейчас сказал в сравненьи с тем, что скажу. У меня на руках в теченье дня были «Поэма Горы» и «Кры¬солов». Я охотно отдал их на прочтенье Асе по той же причине непринадлежности себе.

Я их прочел по одному разу. При этом недопустимом и невоз¬можном, в твоем случае, чтении, мне показалось, что несколько новых, особенных по поэтическому значению, магических мест есть в «Крысолове», удивительно построенном и скомпонованном. Эти места таковы, что, возвратившись к ним, я должен буду призаду¬маться над определеньем неуловимой их новизны, новизны родовой, для которой слова на языке может быть не будет и придется искать. Но пока считай, что я тебе ничего не сказал. Больше чем когда-либо я именно в этот раз хочу быть перед тобою зрелым и точным. Асе больше понравилась (и больше «Поэмы Конца») — Поэма Горы. По первому чтенью я отдаю предпочтенье «Крысолову», и во всяком случае той стороне в нем, о которой пока еще ничего не сказал. — Эренбург пришел ко мне, пробыв тут вне досягаемости неделю. Он еще не все мне передал. Из оттисков только «Гору» и «Крысолова» в 1-м экземпляре. На квартире, где он остановился, его никогда не застать. — Лучше всего с фуфайкой и с кожаной тетрадью для сти¬хов1. Обе положил, первую в ожидании зимы, вторую — в ожиданьи (безнадежном) какой-нибудь неслыханной мысли, — без горечи и боли, которая вызывается во мне взглядами других подарков, уст¬ремленными в мою теперешнюю пустоту. Деньги, до полученья, меч¬тал отдать Асе2. Но они пришли в