о большом человеке, вторая часть перевешивает первую, и изображенный удесятеряет достоинства изобразившего.
Что может, вообще говоря, служить началом единства и окон¬чательности несобственной, «еперволичной лирики? Чтобы дол¬го не думать и ответить тотчас, доверюсь беглому ощущенью.
Тут два фокуса. Редко они уравновешиваются. Чаще борют¬ся. Однако для достиженья окончательной замкнутости вещи, и тут требуется либо равновесие обоих центров (почти немыслимое), либо совершенная победа одного из них, или хотя бы долевая, неполная, но устойчивая. Такими фокусами мне кажутся:
1. Композиционная идея целого (трактовка ли откровенно сказочного образа, или вымысла мнимо правдоподобного, или любой другой предметной тенденции). Это один центр.,
2. Технический характер сил, двинутых в игру, химическая характеристика материи, ставшей в руках первой (Г) силы миром; спектральный анализ этого небесного тела. Бесконечность пер¬вой волны упирается в идеальное бессмертие предмета (вселен¬ной). Бесконечность второй, завершаясь горячим, реальным бес-смертием энергии, есть, собственно говоря, поэзия — в ее ключе¬вом бое.
В Крысолове, несмотря на твою прирожденную способность компоновать, мастерски и разнообразно проявленную в Сказках2, несмотря на тяготенье всех твоих циклических стихотворений к поэмам, несмотря наконец на изумительность композиции са¬мого Крысолова (крысы как образное средоточье всей идеи вещи!! Социальное перерожденье крыс!! — идея потрясающе про¬стая, гениальная, как явленье Минервы) — несмотря на все это, — поэтическое своеобразие ткани так велико, что вероятно разрывает силу сцепленья композиционного единства, ибо та-ково именно действие этой вещи. Сделанное в ней говорит язы¬ком потенции, как это бывает у больших поэтов в молодости или у гениальных самородков —- в начале. Это удивительно молодая вещь, с проблесками исключительной силы. Действие голого поэтического сырья, то есть проще: сырой поэзии, перевешива¬ет остальные достоинства настолько, что лучше было бы объя¬вить эту сторону окончательным стержнем вещи и написать ее насквозь сумасшедше.
Может быть так она и написана, и в последующих чтеньях под этим углом у меня и объединится. Св<ятополк>-Мирский очень хорошо и верно сказал о надобности многократного вчи-тыванья3. — Замечательно, что в самой композиции были два мо-тива, двинувшие тебя по пути оголенья поэзии и писания чис¬тым спиртом. Это, во-первых, издевательская нота сатиры, сгу¬стившая изображенье до нелепости и таким образом, и парал¬лельно этому доведшая аффект выраженья до крайности, до той крайности, когда, разгоревшись среди высказанного, физическая сторона говора в дальнейшем овладевает словом как предметом второстатейным и начинает реально двигаться в нем, как тело в одежде. Это конечно благороднейшая форма зауми, та именно, которая заключена в поэзии от века. Хорошо и крупно, что она у тебя не в случайных мелочах и не на поверхности, как это часто бывало у футуристов, а вызвана внутренней мимикой, совершен¬но ясна и, как кусок музыкального произведенья, подчинена все¬му строю (например Рай-город и пр.4). Потом она —- предельно, почти телесно — ритмична. — Вторым поводом в сюжете для раз-нузданья поэзии был мотив музыкальной магии. Это ведь была отчаянно трудная задача! То есть она ужасно затруднена реализ¬мом прочего изложенья. Это точь-в-точь как если бы факиры своим чудесам предпосылали речь о гипнозе или фокусники — объясненье своих приемов и потом, разоружившись, все-таки бы ошеломляли! Т. е. ты понимаешь, начни ты всю поэму с «Ти-ри-ли» «Индостан» — это было бы в тысячу раз легче, чем дать од¬ним и тем же языком и жестом сперва — правдоподобье (отри-цанье чудес) и затем — чудо. Словом, никакая похвала не доста¬точна за эту часть шедевра, за эту его чудесность5. Но сколько бы я ни говорил о «Крысолове», как о законченном мире со сво¬ими качествами, постоянно будут нарастать кольца, типические для всякой потенции. Говоришь о вещи, нет-нет соскользнешь на речь о поэзии вообще; говоришь о тебе, то и дело подымают¬ся собственные сожаленья: силы, двинутые тобою в вещь, страш¬но близки мне, и особенно в прошлом. Не прочти я Крысолова, я был бы спокойнее в своем компромиссном и ставшем уже ес-тественным — пути.
— Перебои, ритмическое перемеженье мысли заскакивающи¬ми (ровно насколько можно) скобками другой. «Фиговая! Ибо что же лист / Фиговый (Mensch wo bist?) — / Как не прообраз ее? (Bin nackt) / Наг, потому робею»6.
Осатаненье восстающего на себя ритма, одержимость присту¬пом ускоряющегося однообразья, стирающего разность слов и придающего несущейся интонации видимость и характер слова.
В партии Рай-город эта стихия матерьялизуется до предела в переходе: Кто не хладен и не жарок, прямо в Гаммельн поез—жай Город7 — и знакомый, уже раньше поразивший дикостью, лейт¬мотив целиком, точно лошадь в реку, обрушивается в несущееся дальше изложенье, чтобы сразу пресечься рожком ночного сторо¬жа. (Замечательно.)
Такое задалбливанье, анестезированье слова встречается не раз в поэме и постоянно служит либо эквивалентом насмешки (почти высовыванье языка), либо материализацией флейтового лейтмотива. Вообще ты в этом отношении Вагнерианка, лейтмо¬тив твой преимущественный и сознательный прием. Так, чудесно набеганье того же лейтмотива в следующей главе, где он, помимо напоминанья, представляет еще варьянту горячности (вместо сар¬казма — волна гордости): В моих (через край-город)8. В этой вто¬рой главе прекрасен переход от сравнительной аритмии рассуж-денья о снах, досадливого и против воли копанья — к партии «зам¬ка не взломав», которая кажется возмущеньем подавленного рит¬ма. Это ощущенье не обманывает, ритм, разбушевываясь, как всегда у тебя, начинает формировать лирические сужденья (Не сущ¬ность вещей — вещественность сути. Не сущность вещей — суще¬ственность вещи9.) Это собственно — поэтический полюс зауми. Во всех смыслах. Т. е. я так его всегда переживал. Диаметральные противоположности возможны лишь как завершенья однородной сферы. Они достаточны для ее построенья, т. е. они дают всё и всё исчерпывают. Какая однородность связует законченную лиричес¬кую сентенцию Лермонтова с матерьяльным до бессмыслицы зву¬чаньем иных элементов его стиха? (Лерм<онтова> я взял потому, что при его дилетантской подчас аффектации посторонних поэзии вещей, при множестве дурных стихов, при его двойственности в деле эмоции — в одном случае истинная эмоция поэта, — в дру¬гих якобы нечто большее: слабость и беспорядок «искренности», при всем этом вдвойне поразительна его сухая мизантропическая сентенция, задающая собственно тон его лирике и составляющая если не поэтическое лицо его, то звучащий, бессмертный, навеки заражающий индекс глубины.) —* Так вот. Ту и другую крайность связует их общий родник: движенье. Твои нагромождающиеся друг на друга определенья всегда сопутствуют апогею ритма, всегда своею формой и содержаньем ему обязаны, всегда, наконец, на-туральны в этом именно месте возвысившейся до предела стихии, начинающей мыслить и швыряться определеньями, формулами, пифическими «мантиссами», кусками оформленного смысла. Точ¬но так же и разлеты в тупики осязаемого слова, то есть в элементы губного, горлового и мышечно-шейного возбужденья или охора-шиванья — порождаются изгибами и поворотами ритма. Но в этой поэтической физике «бесконечно большое» (определенье, сентен¬ция, философствующее слово) удавались тебе всегда несравнен¬но больше, чем выраженье «бесконечно малого» (основанье каче¬ства, тональности образа, неповторимости и пр.). — Опять радостно узнать, при повторении, что прокатившаяся часть была лейтмотивной (Засова не сняв, замка не затронув10). Я уже сказал, что в этой вещи частности отобраннее, чем это у тебя в обычае:
Гусиных перьев для нотариуса11 Полка с мопсами в лавке глиняной!12 В Напасти снова удивительная музыка13.
За несколько минут перед этим пришла Женя с известием, что получила заграничный паспорт. Бросаю письмо. Надо доста¬вать деньги. Вообще взволнован и отвлечен. Думал поспеть до это¬го — не вышло.
18.VI.26. Знаешь что? Пошлю-ка тебе пока эту ерунду. Слух тебя не обманет. Ты по вялости и топтанью на месте восстановишь хаос, в котором я урывками конспектировал этот разбор. При пер¬вой возможности (думаю, через неделю) допишу и дошлю. Самые замечательные части конечно Увод и Детский рай, и часть «Напа-сти». Так как я неизбежно забуду, чтб тут писал (так писано), то
* Так в письме.
ты не будь в претензии, если в дальнейшем обсужденьи встретишь повторенья сказанного.
Затем еще вот что. Тебе конечно покажется, что в этом Саку-линско-Коганском разборе14 нет веянья жизни (моей, твоей, вся¬кой истинной). Ну так вот тебе. Больше года мы жили без крыс, когда-то (плод разрухи) нас одолевавших. В день прочтенья по¬эмы опять набежали, пришлые, на дворе ремонт. Толкуй эпизод как знаешь. Я с ними конечно не уживусь и выведу, хотя бы они и были притянуты лирикой. Но все-таки это интересно.
Ужасно хочется работать. Перерыв затянулся. Как только ра¬боту возобновлю, приду и душевно в более ясное, упорядоченное состоянье. Сейчас себе не принадлежу.
Если ты мной недовольна несмотря на объясненья и причи¬ны, которые твое воображенье воссоздаст во всей живости, если захочет; если ты все-таки мной недовольна, скажи это прямо, а не давай этому чувству раствориться в общем токе слов. Такой ра¬створ всегда огорчительнее чистого недовольства во всей крепос¬ти. Тут дается простор мнительности и собственной печали.
Также залежалось дополненье к Шмидту15. Или я отослал уже его? Последние недели перепутались у меня в памяти, и ответ на эту неуверенность даст мне письменный стол, хотя и он в совер¬шенном запуске. Значит, если не дослал, прилагаю. Вторую часть начну писать по отъезде своих. А забот-то, забот!
И Рильке еще не поблагодарил. Простится ли?
Отсылаю не перечитывая. Ты все знаешь.
Впервые: «Дружба народов», 1997, № 7. — Автограф.
1 Об этом письме Пастернак писал 13 июня: «Я прочел еще раз Кры¬солова, и у меня уже написано полписьма об этой удивительной вещи. Ты увидишь и не пожалеешь. Я не могу дописать его сейчас. Я все расскажу тебе потом. В разговоре о Крысолове будут ссылки и на свое <...> В пись¬ме о Крысолове будет не о вещи только, о многом еще, много личного, — словом, обо всем, вызванном вещью» (Цветаева. Пастернак. Письма 1922— 1936. С. 229, 230).
2 Поэмы-сказки Цветаевой «Царь-Девица» и «Молодец».
3 По-видимому, Святополк-Мирский писал об этом Пастернаку в письмах, в его статье о «Мблодце» таких слов нет.
4 Из главы первой «Город Гаммельн» (М. Ц. Собр. соч. Т. 3. С. 55).
5 Имеется в виду глава четвертая «Увод» (там же. С. 70—80).
6 «Ода пуговице» — из первой главы «Город Гаммельн» (там же. С. 53-54).
7 Там же. С. 55.
8 Глава вторая «Сны» (там же. С. 56).
9 Там же. С. 58.
10 Там же. С. 59-60.
11 Из главы третьей «Напасть» (там же. С. 61).
12 Из главы пятой «В ратуше» (там же. С. 86).
13 «Напасть» — глава третья (там же. С. 61—69).
14 Имена видных советских литературоведов социологического на¬правления П. Н. Сакулина и П. С. Когана.
15 Имеется в виду рукопись вставной, 8-й главы «Лейтенанта Шмид¬та», оставшаяся неотосланной.
313. РОДИТЕЛЯМ
17 июня 1926у Москва
17/VI/26
Дорогие, горячо любимые папа и мама!
Паспорт получен благодаря Пепе, случай исключительный за последнее время, когда в них отказывается всем, и чем официаль-нее лицо, тем скорее. Скоро, скоро
