всплывшей из забвенья и готовой вот-вот нырнуть в него назад. «Скажите Марине», — начал было я и не стал продолжать, несмотря на его усердное выспрашиванье, вперемежку с усмешкой, точно он годами старше меня.
Вряд ли он что-нибудь сможет рассказать тебе. Мы видались несколько раз. Что он видел? Семью, может быть, но очень по¬верхностно. Меня среди других. Меня (в первые дни своего пре¬быванья здесь) — в надеждах, в твердой уверенности, что всё, при¬ведшее его тут в отчаянье, — пустяки и пена, существо же цело и сохранно. Наконец меня же в последние дни, в совершенно дру¬гом настроеньи, что, вероятно, ускользнуло бы от него, если бы я сам ему не сказал о перемене. Это прекрасный человек, удачли¬вый и движущийся, биографически переливчатый, легко думаю¬щий, легко живущий и пишущий: — легкомысленный. Я никогда не замыкаюсь перед ним, но и не помню случая, чтобы когда-ни¬будь успешно высказался перед ним или открылся. Я не знаю, как он может любить меня и за что. Он не настолько прост, чтобы быть для меня обывателем, т. е. куском бытовой непринужденности (обычнейшим моим собеседником). И он не настолько художник, чтобы я становился в беседе игрушкою часа, положенья или при¬несенного из дому настроенья. Так как, несмотря на все его уда¬чи, я его считаю несчастливцем, то внутренне, про себя, никогда, впрочем, этого ему не показывая, желаю ему добра, желаю с аф¬фектацией и упорством. И мне бы очень хотелось, чтобы ты не согласилась со мной и меня осадила: он вовсе не художник. Я же¬лал бы, чтобы ты была другого мненья. Найди в нем то, чего я в нем напрасно ищу, и я стану глядеть твоими глазами. Я очень бо¬ялся его приезда, после своего письма о «Рваче». Мне думалось, что нам не избежать тяжелых разговоров6. Но не было случая. Все обошлось благополучно. — Я выше меры испустословился по по¬воду начала Крысолова. Тебе, верно, было неприятно читать. Про¬порционально достоинству частей мне теперь после той воды о первых частях надлежало бы излить ее бассейнами. Но я эту про¬порцию нарушу. Постараюсь вкратце. Наилучшие главы: Увод и Детский рай. На их высоте (но, по теме, без флейты; а это ведь как партия без королевы!) — Напасть. В ратуше нравится мне мень¬ше7. Почти исключительно, как и в первой половине, приходится говорить о ритме, о музыкальной характеристике действующих слагаемых, о лейтмотивах. Прерогативы ритма в Уводе и Д<етс-ком> Р<ае> почти предельны: это то, о чем может мечтать лирик: тут и субъективный ритм пишущего, его страсть и полет, и подъем, и ритм ритма, про чудесную силу которого он пишет, т. е. то, что никогда почти не удается: искусство, берущее предметом себя же, а ты вспомни поэтов, художников и чудаков в драмах, повестях и пр., вспомни эту извечную пошлятину, чтобы правильно измерить свою собственную заслугу. В Напасти ритм живописующий. И как он живописует! Он какой-то природно гостинодворский, точно музыка всегда знала такую тональность. Только искрометность его и позволяет тебе мгновенным бреднем пройтись по рынку, захва¬тив целую площадь, во всей ее случайности, в садок двух-трех рит¬мических определений. Прекрасен своей силой (богатством даль¬нейших возможностей) мотив судаченья (а у нас, а у нас)8, в осо-бенности, когда он возвращается после ошеломляющей по своей воплощенное™ крысиной фуги. Просто кажется, что ты срисова¬ла одновременно и крысиную стаю, и отдельных пасюков и свела этот рисунок на сетчатку ритма, ниткой отбив по ней, к хвосту, к концу, это накатывающее, близящееся, учащающееся укороченье! Ритм похож тут на то, о чем он говорит, как это редко ему случает¬ся. Похоже, что он состоит не из слов, а из крыс, не из повыше¬ний, а из серых хребтов.
Всего скупей о наилучших главах: все предшествующие на-блюденья вызваны к существованью магнетической полнотой этих центральных. Так что косвенно, многое уже сказано и о них. Увод!!! Буду лаконичен и беспорядочен. Хорошо идут мимо ратуши. Бре-довар9. Очень хороши единством стиля, тяготеющего к какой-то действительности тридевятого царства, все словообразованья гла¬вы. Они собираются в узел фантастического правдоподобья. У ме¬ста, куда он их ведет, имеется особая флора, климат, нравы и тай¬ны: ими объясняется жуткое постоянство этого словаря. Вообще, в этой сказочной партии — за сердце хватающий лиризм. Тири-ли10. — Его собственная одержимость сильней всего охарактери¬зована реализмом ритмически вылепленной флейты. Ее реализм странно сказывается на странице 44, где за двукратным воскли¬цаньем, — «не жалейте» попадает в окончанье строки и содержит, между жалейте и аллейке зачеркнутую или намеренно опущенную рифму «флейте», вдвойне навязанную мнимым отсутствием11.
Вообще поразительна ритмическая фигура (Лейтмотив) Кры¬солова! Первая строчка этой правдивейшей музыкальной фразы интонирована до последней степени. Индостан12. Страшно дей¬ствует то, что kj^j— занято одним словом (восклицаньем). Возбуж¬денное этим анапестом и призванное работать воображенье, не находя сопротивленья в виде оформленного предложенья, с раз¬бега строит образ самого флейтиста, его так сказать позитуру (кор¬пус, подающийся вперед на узде и в артикуляции этого трехчле-ненья: kj^j—• в пушин^!13). Поразительны волны идеальные (пере¬каты смысла) в моменты, когда расходится гипнотическая сведен-
ность флейтовой темы. (Например чего стоит одно это: миру чет¬вертый час и никоторый год14.)
Здесь Индия усыпительно матерьяльна. Резня красок — это ты сама о своей руке сказала, и оценила правильно. А в новом пе-реплетеньи с лейтмотивом неверья и отрезвленья (примерно с ритмического перебоя: тот, кто в хоботе видит нос собственный15), тема флейты дорастает до захватывающей новой силы.
Это ведь по существу полный траурный марш, колдовски-не-ожиданно подслушанный откуда не привыкли, с черного его хода, или с черного хода впущенный в душу; между тем как мы всегда в Бетховенский, Шопеновский, Вагнеровский и вообще во всякий траурный марш вступали со стороны ожидающегося выноса, че¬рез парадное Те DeunT.
В «Ратушу» ты вложила много мысли и остроумья. По значе¬нью ратсгерр от романтизма — замечателен. Он как персонаж про¬сится в группу, окружающую и поддерживающую Фауста. Сарказм главы очень содержателен и не каррикатурен.
Плачьте и бдите, чтоб нам спалось. Мрите, чтоб мы плодились!16
Так же хороша тема «Я». Очень ловко чехол вырастает в сим¬вол. Жвачно-бумажный17. Но когда к концу главы бороздой взре¬зает ее сложную рябь угроза знакомого и ставшего родным голо¬са: Не видать как своей души!, имитирующего окончательное и непоправимое: Не видать как своих ушей!18, тогда понимаешь, от-чего, невзирая на свои крупные достоинства, глава оставляет бо¬лее холодным, нежели 1-я и 2-я. (Потому что только IV-я и последняя ни в какое сравненье с другими нейдут.) Это оттого, что после «Увода» внимание, прикованное к судьбе Крысолова, нетерпеливо ждущее даже не развязки, а жаждущее счастья ему, уже не соглашается заниматься ничем другим, как бы оно ни было интересно, и видя в V-й главе только то, что относится к развитыо темы, т. е. измену слову и предательство, воспринимает их мгно¬венно и томится оттяжкою взрыва. И бытовая роспись, может быть наиудачнейшая в этом месте, его только мучит и возмущает. Мо¬жет быть это в твои планы и входило. Терзательная глава.
И опять, — живопись, живопись. Живопись и музыка. Как я люблю тебя! Как сильно и давно! Как именно эта волна, именно
* Тебя, Бога, хвалим (лат.). 723 это люблю к тебе, ходившее когда-то без имени, было тем, что про¬ело изнутри мою судьбу, и снаружи ее почернило и омеланхолило, и висит на руках и путается в ногах. Как именно потому, по роду этой страсти, я медлителен и неудачлив, и таков как есть. И твой женский возраст, и твое незнанье того, как и зачем встретимся, и моя вчерашняя вера в прелесть, теперь перескочившая на год и го¬дом от меня закрытая и как бы переставшая существовать. Все это в духе этого чувства. Всего этого не изменить. Это я собственно про «Детский Рай»19. Жестокая и страшная глава, вся вылившаяся из сердца, вся в улыбке, и — жестокая и страшная. Восхитительно взята школа. Гул да балл. Гун да галл20. И пропущенный сквозь эту лихо¬радящую, будоражащую, раннеутреннюю ритмику:
Школьник? Вздор. Бальник? Сдан. Ливня, ливня барабан. Глобус? Сбит. Ранец? Снят. Щебня, щебня водопад, —
пропущенный, стало быть, через нее вчерашний, показавший свою силу «Индостан! » K^fK^f— страшный анапест, при вчерашнем рит¬мическом магните, только с измененным звучаньем. В тот миг, как узнаешь его мелодию, хочется кинуться ограждать детей от ее последовательности (от знанья конца).
Золотых вечеров мошкара!21
Это обреченные все разом входят в очковое поле зренья рит¬ма. Некоторое облегченье, что для животных флейта звучала ре¬ально флейтой (реализм неукоснительный, беспродышно-фаталь-ный), для душ же он метафоризируется, зовет трубой (бессозна¬тельно в фонетике рифмы: тра pa ра). Очищается, просветляется также и траурный марш. Гармония его раскалывается надвое. Мо¬тив обетованья (звучит почти честно, действительно благовеству-юще): Есть у меня —*22
И мотив отпевальный: В царстве моем…23 — (звучит как ка¬нон: идеже н*сть болезнь, ни печаль, ни воздыханье24). Первый мотив, вырастая в глубине, за сеткой оболыценья, достигает твер¬дости, истинной высоты, оплаченной драматически, в прорвав¬шейся после строчки: «Для мальчиков радость, для девочек тя¬жесть» личной ноте:
* Так в письме.
Дно страсти земной И рай для одной25.
Но довольно о Крысолове. Я боюсь, что сделал его ненавист¬ным тебе кропотливостью своего разбора. Summa summarum*: аб¬солютное, безраздельное господство ритма. Оно естественно выз¬вано характером сюжета. Предельно воплощенное в двух драма¬тических главах, где творятся и показываются его чудеса, оно рас¬пространяется и на другие главы, где ритм только лишается первого лица, остается же (в остальном) во всей силе и вызывает к существованью мысли, образы, повороты и переплетенья темы. —
Я получил твое письмо о чешских злоключеньях26. Не могу сказать, как меня все это огорчает. Не уезжай из Франции, умо¬ляю тебя. Мне кажется, ты ближе к России, будучи там, нежели в Чехии, хотя по географии выходит наоборот. Я не знаю, чем это объясняется, но думаю, что и у тебя такое же чувство. Мне верит¬ся, что все у тебя обойдется, хотя я и не преуменьшаю трудностей, неожиданно свалившихся на тебя.
Ах эти вечные интриги!27 Страдаю от них последнее время и я. Скучно рассказывать, но месяц назад мне (матерьяльно и в смысле перспектив) было сравнительно легче. Теперь же очень трудно, и возникает опасенье, что будет как прошлый год. Но ради всего святого, не возвращайся в Чехию. Приведенных слов Мая¬ковского не знаю28, потому что вообще ничего не читаю и не знаю, что кругом делается. Плюнь! Я тебе о нем напишу. Он престранно устроен. Может быть ему кажется, что это он тепло о тебе вспом¬нил. Он давно в Крыму, а то бы я с ним поговорил. Я,
