сильно любя его, раза два-три в жизни ссорился с ним по такому же поводу. Тогда я сталкивался с полным его неведеньем того, о чем речь. Прости за скучное многословное письмо. Теперь путь к Крысоло¬ву очищен. Его можно читать по-сибаритски.

Но «Кр<ысолов>» не такая вещь, о которой можно сказать, что она «страшно нравится» и дело с концом. Меня волновали ее особенности и хотелось в них разобраться.

Впервые: «Дружба народов», 1997, № 9. — Автограф.

1 Тему лета в городе Цветаева восприняла с другой стороны и в пись¬ме 10 июля 1926 утешала Пастернака: «Родной, срывай сердце, наполнен¬ное мною. Не мучься. Живи. Не смущайся женой и сыном. Даю тебе пол¬ное отпущение от всех и вся. Бери всё, что можешь — пока еще хочется

* В конечном итоге (лат.).

брать! Вспомни о том, что кровь старше нас, особенно у тебя, семита. Не приручай ее. Бери всё это с лирической — нет, с эпической высоты!» (Цве¬таева. Пастернак. Письма 1922-1936. С. 255).

2 Цветаева отвечала 10 июля 1926: «Ты не понимаешь Адама, кото¬рый любил одну Еву. Я не понимаю Еву, которую любят все. Я не пони¬маю плоти, как таковой, не признаю за ней никаких прав — особенно го¬лоса, которого никогда не слышала» (там же. С. 254).

3 Повторяя слова Пастернака из письма 5 июня 1926, она писала: «»Бо¬юсь свободы, боюсь влюбиться». Это мне напомнило один долгий, до-ве¬сенний, совместный островитянский день на траве, на груди. И, на обрат¬ном пути, спутник, задумчиво. — «Как мне бы хотелось — вокруг света! Но конечно не одному. Как бы мне хотелось — влюбиться!» — И я, матерински: «Влюбитесь! Сбудется!» <...> Вы не похожи с тем человеком, но сказали мне одинаков<о>, т. е. ясно и явно: ты не в счет» (12 июня 1926; там же. С. 228).

4 В наброске письма, на которое отвечал Пастернак, Цветаева писа¬ла: «Правда существ<ует> — будь вним<ателен> — в секунду от меня к нему и вторично, через стих. Мой рассказ тебе о нем, о себе к нему будет ложь, потому что рассказ, а совершалось это не рассказом. Всякий рассказ ложь, потому что направлен [к тебе], а совершался вне направления. <...> Бо¬рис, когда я говорю с тобой, я говорю в тебя, т. е. все есть ты. Ты вызыва¬ешь слова, не я их говорю. Ты берешь, не я даю. Я под твоим давлением и я твоя. Чтобы все мои любови (Гёте + Гёльдерлин + маленькая девочка на плаже* + + +) растворились в одной, шли вечером домой, как блудное (ибо врозь пасутся) стадо — это, да? Каждый есть абсолют и требует абсо¬люта» (Вторая половина июня 1926; там же. С. 238).

5 Мария Павловна Кудашева — поэтесса и переводчица. Тихон Ива¬нович Сорокин — историк и искусствовед, был женат на Екатерине Оттов-не, первой жене И. Эренбурга.

6 В письме № 280 Пастернак признавался, что Эренбургу он «напи¬сал наижестокое письмо относительно его вещи, и вероятно огорчил». Письмо было вызвано чтением его романа «Рвач». Письма Пастернака к Эренбургу не сохранились.

7 «В ратуше» — пятая глава поэмы «Крысолов» (М. Ц. Собр. соч. Т. 3. С. 85-100).

8 Из главы третьей «Напасть» (там же. С. 61—63).

9 Из главы четвертой «Увод» (там же. С. 76-77).

10 Начало главы четвертой «Увод» (там же. С. 70).

11 «Не жалейте надышанных стен! / Звезд упавших — и тех не жалей¬те! / Мертвых — мир. / Выход в мир / Вот по этой по самой аллейке» (из главы четвертой «Увод»; там же. С. 74).

12 Из главы четвертой «Увод» (там же. С. 80).

13 «Как стрелок / После зарослей и тревог / В пушину — / В тишину твою / Индостан, — человек…» (там же).

14 Там же. С. 81.

15 Там же. С. 82.

* устаревшая форма. 726

16 Там же. С. 96. Ратсгерр — советник; персонаж из поэмы «Крысо¬лов» (глава «Ратуша»).

17 Тема «Я» — там же. С. 92-93. Жвачно-бумажный. — Там же.

18 Там же. С. 100.

19 «Детский рай» — глава шестая (там же. С. 100-108).

20 Там же. С. 101.

21 Там же. С. 103.

22 Там же. С. 103,106.

23 Там же. С. 107.

24 Из заупокойной службы.

25 Из главы «Детский рай» (М. Ц. Собр. соч. Т. 3. С. 106).

26 Цветаева писала 21 июня 1926: «Одновременно письмо из Чехии с требованием либо возвращаться сейчас, либо отказаться от чешской сти¬пендии. <...> Возвращаться ни сейчас, ни потом мне невозможно <...> Сле¬довательно, — (невозвращение) — я на улице» (Цветаева. Пастернак. Пись¬ма 1922-1936. С. 235-236).

27 «Непонятный отказ чехов, обещавших стипендию», Цветаева в том же письме объясняла как «эхо парижской травли», которую вызвала ее статья «Поэт о критике», направленная против Г. Адамовича. Для Пастернака по¬добная ситуация возникла из-за отказа Госиздата от обещанного переиздания «Детства Люверс» в серии «Универсальная библиотека» (см. письмо № 315).

28 В письме 21 июня 1926 Цветаева жаловалась на перепечатанную в берлинской газ. «Дни» статью Маяковского «о недостаточной действен¬ности книжных приказчиков. Привожу дословно: «Книжный продавец должен еще больше гнуть читателя. Вошла комсомолка с почти твердым намерением взять, например, Цветаеву. Ей, комсомолке, сказать, сдувая пыль со старой обложки, — Товарищ, если вы интересуетесь цыганским лиризмом, осмелюсь предложить Сельвинского. Та же тема, но как обра¬ботана! Мужчина! Но это всё временное. Поэтому напрасно в вас остыл интерес к Красной Армии; попробуйте почитать эту книгу Асеева» и т. д. Передай Маяковскому, что у меня есть и новые обложки, которых он про¬сто не знает. Между нами — такой выпад Маяковского огорчает меня боль¬ше, чем чешская стипендия: не за себя, за него» (там же. С. 237).

317. Е. В. ПАСТЕРНАК

8 июля 1926у Москва

Дорогая Женичка!

Умоляю тебя, напиши мне. Меня удивляет твоя жестокость. Я помню фразу, сказанную тобой перед отъездом, что ты собира¬ешься мне не писать. Но фраза проехала тысячу верст, увидала мно¬жество вещей и людей, фраза живет в городе, которого я никогда не видел. С фразой вместе находятся два родных мне человека, состав¬ляющие часть моей жизни, стоющие мне ежеминутно воображе¬нья, сердечных сил и крови. И этот ребенок и эта женщина напря¬гают мою фантазию, снятся мне, и трижды в день, когда приносят почту, попусту и бесплодно одаряют меня надеждой, чтобы потом поразить отчаяньем. Они были во множестве положений, с ними случилось множество эпизодов, из которых каждый заставил бы меня широко раскрыть глаза и горячо забиться сердце. Им живется лучше, чем мне. Во всяком случае я старался сделать, чтоб это так было. И неужели фраза сильнее всего, и зря стоят города, и напрас¬но женщину и ребенка встречают лаской — и неужели сколько теп¬ла на них ни пролить, горделиво эгоистический, ледяной гонор фразы превыше всего и его ничем не растопить?

Я ходил к маме первые дни и сообщал тебе о ней. Я отправ¬лял письма воздушной почтой, боясь, что ты заждешься их. Полу¬чила ли ты их? Я знаю, что ты мучишь меня в полном неведеньи того, как на мне это отзывается, я знаю, что если бы ты отдаленно способна была это себе представить, у тебя бы не хватило бессер-дечья попусту, без всякой пользы для себя и для кого бы то ни было на свете так широко, ведрами, из недели в неделю изливать на че¬ловека ничем не заслуженное мученье.

Мне сообщили сегодня, будто получено письмо от тебя из Мюн¬хена1. За первою открыткой я побежал сломя голову. Это же сообще-нье меня подсекло под корень. Такова ли природа в Мюнхене, так плохо ли тебе там, так сильно ли тебя обидели, так деспотически ли я коверкаю твое существованье, что заслужил это преднамеренное и так планомерно проводимое униженье. Женичка, ты и дальше наме¬рена таким именно образом держать меня в курсе событий?

Я не беспокоюсь за вас и не волнуюсь. Я совершенно раздав¬лен обидой, которую ты умело и любовно культивируешь по отно¬шенью ко мне.

Ах, какой мрак! И это ты, ты, близкий друг, разделивший со мною жизнь! О Боже, да если бы мы были и в сорока ссорах с то¬бой! Мне страшно тебя и моей привязанности к тебе, и стыдно. Если же ты рвешь со мной, сообщи мне об этом. Я ведь этого не знаю. Поцелуй мальчика.

Я верю, что письмо твое ко мне находится в дороге. Если бы ты изредка писала мне, и из твоих писем явствовало, что ты меня помнишь или хотя бы, что мальчик напоминает тебе меня, мне было бы легко одиночество, я жил бы с тобой и, вероятно, с пользой бы работал.

Тревога же, в которой ты меня держишь, до последней степе¬ни расшатывает все мое существо. Ты таким меня никогда не мог¬ла видеть, потому что при тебе и сильнейший мой упадок есть сила и уверенность в сравненьи с горькой растерянностью, которую причиняет твое отсутствие, заряженное недоброжелательством и бездушьем. Я с трудом стараюсь работать над Шмидтом, но без¬молвный, опустошающий и унизительный ребус, который ты мне задаешь, вытесняет все и не дает возможности отвлечься от тебя, как от больного места, и сосредоточиться.

А когда я хожу по издательствам, довольно взгляда на меня, что¬бы мне отказать. Весь день у меня в горле закипают слезы, потому что на дне души я знаю, что люблю человека, которому этого чувства не надо и который не слышит его и никогда не услышит и не поймет. Прости, я уступил страсти, сказав это, — вырвалось нечаянно. Но я не об этом. Меня пугает круг, в котором я нахожусь. Обстоятельства требуют работы и заработка. Обстоятельства усердно делают невоз¬можной работу и грозят заработку. Весной все изменилось, я вырос, я напомнил себе прежнего себя. Ты попросила отдать это в твои руки. Я отдал2. Лето похоже на лето Таицкое3. Неудачи, тоска.

С твоего отъезда нигде не бывал и ни с кем не виделся. Умо¬ляю тебя, напиши, и как выльется, посылай хоть неоконченное. Ведь я-то все пойму. Боюсь тебя, жалею и люблю.

За что ты меня мучишь? Что тебе в Марине, когда единствен¬ное и страшнейшее препятствие твоему пользованью мной ты же сама: твоя способность завезти план мщенья за 2000 верст без ма¬лейшего ущерба для плана. Горячо целую тебя и мальчика.

Впервые: «Существованья ткань сквозная». — Автограф. Датируется по содержанию (см. письмо №318).

1 Открытка Е. В. Пастернак матери и брату.

2 Имеется в виду эпизод, связанный с переходом на «ты» в переписке с Цветаевой, который поставил отношения Пастернака с женой на грань расставания. Е. В. Пастернак вспоминала об этом: «Я спросила у тебя: «ты