в аудиторию. Эта улица на¬чинается от ворот, носящих название Barffisserthor*; вероятно, было
* ворота босомыг (нем.). 95 и здесь то же самое, что и на какой-то картине, которую я когда-то видел. Несколько десятков бунтовщиков должны были с верев-ками на шее, босыми войти в город и протоптать всю эту Barfiisserthorstrasse2 по снегу. Это было зимой, было, верно, тем¬но, и дома скучивались еще непрогляднее, еще круче висели над головой, и только фонари, редкие и большие фонари над цируль-нями и гостиницами разрывали, вероятно, эти черные цепи суме¬рек и давали падать их концам. Это были те самые дома, которые я завтра увижу по пути в университет. Здесь нет порогов: одно на¬чинается в другом; над улицей можно перепрыгнуть, нет: просто шагнуть из окна в окно. В крохотном университетском саду жи¬вет пекарь, водится пекарь, напяливший на свои растопыренные локти окошко, ставни и крышу, целый дом с пристегнутой улич¬кой. Это кусочек города, который он испек, и все это находится над Когеном и Наторпом, беседующими на мостовой.
Здесь нет улиц: есть расходящиеся с маленькими промежут¬ками дома. Тут не продают также ландышей: тут нет людей, у ко¬торых не было бы собственных цветов.
Все тесно связано здесь: на днях из деревни пригнали несмет¬ное стадо кудлатых овец. В реке стояло несколько крестьян и кре¬стьянок; они ловили овец, которых им кидали в воду за уши и за хвост, как сумки с письмами. Стояло глупое поддразнивающее блеяние сотни морд. Потом, выстиранными, их вновь угнали в горы. На днях прохожу мимо ShutzenpfuhlV. Гостиница заперта3, и весь двор набит этим блеющим бельем. Прачешная и зверинец! Сын моей хозяйки болен Heuschnupfen’oM»: ему надо жить в ска¬листой местности, он чихает при виде цветов, я говорю вполне серьезно, это страшно смешно. Здесь все — один сплошной цвет¬ник и ему поэтому оглушительно влажно живется. Когда я слышу эти нескончаемые каскады за стеной, я радуюсь тому, что где-то что-то зацвело. Но нехорошо над ним смеяться. Это совсем не¬счастный мальчик: в детстве его толкнул со всей силой учитель во дворе, и он сломал себе бедро и вообще сорвал ногу с сухожилий и тазобедренной кости. Этому уже три года, нога на 7 сантиметров короче и не растет, так что разница увеличивается; но хуже всего, что это причиняет ему страдания, не уменьшившиеся со дня того паденья; и оттого он не учится в гимназии, как он хотел, а пред-
* оборонительного водоема (нем.). » сенной лихорадкой (нем.).
назначен к духовному званью: он не может долго сидеть и не мо¬жет долго стоять, его гонит эта боль. Он худой, белокурый, высо¬кий и весь изломанный. Что сделали учителю? Он скоро умер.
Я ждал с отправкой этого письма: мне хотелось приписать несколько слов о торжестве зачисления в студенты, которое толь¬ко что происходило в «Aula» Такое странное ощущение вызыва¬ет эта тысяча дубовых спинок с тысячей голов в восковом, земли¬стом полумраке зала, который создают сетчатые серо-зеленые окна из слюды, похожие на чешуйчатые крылья мух!!
После многих имен я услышал свое, подошел к ректору, по¬жал ему руку, и мне вручили «имматрикуляцию»4 и лист, что я: durch Handschlag feierlich gelobt habe** и т. д. Т. е. я теперь действи¬тельный студент Марбургского университета в такой же мере, как и Московского. Университет основан в 1527 г. в помещении до-миниканского монастыря. Он был возобновлен после 30-летней войны (1625 г.).
Здесь есть много гостиниц и домов с того времени. Покрови¬тельница города — св. Елисавета, жившая здесь в начале XIII в.
Письмо началось обращением к Жоничке; я думаю, на пер¬вой же строке оно сбилось с пути. Если оно свернуло из детской в спальню, то я это заметил только сейчас. А потому (и не только для того, чтобы попасть в тон), я перехожу на деловую почву. День¬ги мне все-таки нужны. Если бы вы выслали мне 100 марок, то этого хватило бы на все лето. Высылайте сколько хотите (50, или 75, или 100), но высылайте, пожалуйста, на этих днях. Это не эк¬стренно, но очень оттягивать тоже не нужно. С университетски¬ми расходами было все-таки так, как я думал. 80 марок с чем-то, даже 85. (Я не принял во внимание приплат, которые здесь обяза¬тельны.)
Ты удивляешься, папа, что я ничего не пишу о Когене? Это тема не для письма. С Наторпом я уже говорил не раз. Вообще я первые дни отчаялся в том, что приехал: не устанавливался баланс между тратами и raison d’etre***. Теперь же я вижу, что эта поездка имеет большое, очень большое значение. Если я даже и не фило¬соф, то ведь Коген — человек эпохи, вековая величина: надо же
* актовом зале (нем.).
** торжественно посвящен рукопожатием (нем.). *** смыслом существования (фр.).
было увидеть, услышать все это на месте. Я беру этот minimum: я уеду только очевидцем. Но ведь и это значительно. А этот minimum — преувеличен. Я страшно хохотал, когда прочел твою приписку с «пейсою Когена».
Напишите мне подробно, как вы решили с летом. Если бы вы заехали сюда, на пути в Мариенбад! Не забудьте написать мне о вашем маршруте, действующих лицах и времени отъезда. — Я поч¬ти уверен, что, прочтя всю эту чепуху, ты не дашь ее Жоне, просто затем, чтобы не портить ее мышления, вкуса или даже потому, что не захочешь уронить старшего брата в глазах сестры. Я совсем чи¬стосердечно поручаю себя твоей воле в данном случае. Ты только напиши мне: Боря, ответь Жоне сызнова. Пока поблагодари ее за письмо, от которого я, конечно, в восторге.
Целую всех. Феде напишу на днях, пока обнимаю и кланяюсь.
Милый, золотой Лидок! Ты, верно, совсем не знаешь, как опасно читать твои письма, например в трамвае, где нельзя оска¬лить зубы и заколыхаться от громкого, домашнего смеха. Я же не знал этого и чуть не выдавил стекла в столовой, стараясь после твоих строк разглядеть в окне совершенно ясную вывеску Raabe, Konsumanstalt*. Я же кусал свои губы и не мог разобрать: что это там за гусеница над дверью; ах, да, да, да, это не гусеница, там даже скорее несколько букв; пожалуй, это таки вывеска. Теперь я буду уходить в лес читать твои письма. Он совсем недалеко от меня; мой дом — предпоследний на юге. В лесу я видел (на опушке) зай¬ца; а в чаще — множество белок.
Ну поцелуй Федю, Лидок.
И вот еще тебе поцелуй.
Впервые: Памятники культуры. — Автограф.
1 Иллюстрированный еженедельный журнал с шутливыми и нраво¬учительными пояснениями.
2 См. в «Охранной грамоте» объяснение названия улицы: «Босомы-гами же в средние века звали монахов-францисканцев».
3 В этой гостинице Пастернак остановился в день своего приезда в Марбург.
4 Документ о зачислении в университет.
* Раабе. Потребительская контора (нем.). 98
44. Ф. К. ПАСТЕРНАКУ
6/19 мая 1912, Марбург
Скажи дорогой мой Федя, ты не сердишься, что на этой открыт¬ке нет ни гор, ни башен, ни мутных вод, ни наконец родовспомога¬тельного заведения имени Св. Елисаветы? Ach, ich will es nicht verheimlichen, das ist keine Ansichtskarte!* У меня нет секретов. Но если бы ты знал, в какой день понеслись мои мысли к тебе! Ведь сегодня и весь город Св. Елисаветы — открытка без вида. Зато, если бы я мог заполнить ее теми басовыми и пушечными звуками, с которыми толпы студентов совершали сегодня свои Fastpartien**: несколько оркестров < >*** окрестные луга и < > какие-то куски < > Ипполи-това-Иванова < > Потому что нас < > ровали сегодня: я < > студентов < > feierlich gelobt**** и т. д. Ректор вручил мне кипу бумаг. Кто дал ему сведения о тех домашних обедах, которые составляют большую проблему зоологии и которые я поэтому съедаю с боль¬шим интересом? Любопытные животные лежат в основе этих жаре¬ных! Прелюбопытнейшие! Ты привез мне галстух? Ах Федя, Федя, ведь галстуха-то мне и недоставало, когда я уехал из Москвы. Наши, вероятно, сказали тебе, что это было за мучение для меня, что у меня не европейский галстук! И ты привез его?! Ну, так как дважды два четыре спасибо тебе!! Но как ты угадал, что мне нужно?!
Ты видел Иду? О, у нее замечательные дарования к загранице.
Прости, что посылаю через наших. Я забыл твой адрес. Федя, мне всегда так стыдно бывает перед тобой!
Впервые. — Автограф. Датируется по почтовому штемпелю.
45. К. Г. ЛОКСУ
6/19 мая 1912, Марбург
Сегодня праздник, и у меня нет открытки с видом под рукой. Простите поэтому, дорогой Костя, что эта записка не будет соот¬ветствовать своему происхождению. Мне трудно представить себе место на земле, иллюстрированное в большей степени, чем Мар-
* Ах, я не хочу этого скрывать, это не открытка с видами (нем.).
** Гулянье на Троицу (нем.).
*** Пропуски в тексте на месте вырезанной марки.
**** торжественно принят (нем.).
бург. И это не та поверхностная живописность, о которой мы го¬ворим, что она восхитительна или прелестна. Испытанные, ок¬репшие в веках красоты этого городка, покровительствуемого ле¬гендой о св. Елисавете (начало XIII столетия)1, имеют какое-то темное и властное предрасположение. К органу, к готике, к чему-то прерванному и недовершенному, что зарыто здесь. С этой чер¬той оживает город. Но он не-оживлен. Это не живость. Это какое-то глухое напряжение архаического. И это напряжение создает все: сумерки, душистость садов, опрятное безлюдье полдня, туманные вечера. История становится здесь землею. Это знают, это чувству¬ют все: ректор, производя торжественное зачисление несметной толпы студентов (и меня и меня и меня), пожелал нам, чтобы ды¬хание поэзии, овевающей город святой Елисаветы, унесли мы с собой как обет молодости. Коген — сверхъестественное что-то. Он часто как-то зло и горестно чудит. В семинарии не знают тогда, что делать. В нем много драматического. Я не знаю ничего, что было бы дальше от позитивизма, уравновешенности и благополу¬чия, чем его мысль и его фигура. Чисто философская курия, очень немногочисленная, представляет собой редкое, величавое явле¬ние. Все это люди, в своем непрерывном, ежечасном росте ушед¬шие по плечи в какое-то небо идеализма. У подошвы этого хребта (ничего общего с корпорациями и чернью!!) чудачит горсть худо¬жественных enfants terribles. Это представители декаданса. Один из них молится на Когена; но Шелли, Свинберн и Эсхил, на кото¬рых он воспитался, заставляют его терроризировать кофейни с ци¬татами из Верлена на устах. С ним я познакомился. Я думал о вас. Мой адрес: Herrn В. Pasternak Maibuig a/L Gisselbeigerstr. 15Д1 Напишите мне закрытое письмо. Как Ваша статья о Леонтьеве?2
Впервые: Памятники культуры. — Автограф. Датируется по почто¬вому штемпелю. К. Г. Локс — университетский товарищ Пастернака, ис¬торик литературы, автор воспоминаний
