«История одного десятилетия».
1 Легенду о св. Елизавете Пастернак приводит в «Охранной грамоте».
2 Статья Локса о К. Леонтьеве неизвестна.
46. РОДИТЕЛЯМ
13/26 мая 1912, Марбург
Вы мне еще не ответили о здоровье Маруси Шор1. Отвечайте мне всегда на эти вопросы. Если я задаю их, то это значит, что у меня были дурные сны. Они повторяются, и я начинаю существо-
вать с ними как с действительностью. Потом я очень прошу вас не откладывать этих предприятий: пишите густые, полные и частые открытки, я нуждаюсь в этом питании. Ведь это не трудно. Мама и папа, вы не представляете себе, как это нужно мне, собственно от вас только. Если бы вы это истолковали в том смысле, что я привязан к дому, что я еще не вполне взрослый и самостоятель¬ный, то вы не только ошиблись бы во всех этих предположениях; вы главным образом упустили бы из виду существенное. Тоска по дому, по родине, это все было бы еще не так страшно. Мне никог¬да не удается выразить того чувства, которое по временам не толь¬ко не дает мне думать о чем-либо другом, но часто прямо-таки изнуряет меня.
Но, может быть, я высказал бы его, если бы назвал ваш образ воплощением какого-то немого упрека, нечеловеческого, непрек¬ращающегося, который возникает предо мною иногда и зовет куда-то обратно, обратно.
И о, ужас, когда я начинаю вникать в это «обратно», в моем сознании вырисовывается вдруг кусочек подоконника в рабочей комнате Глиэра2, на даче, и я слышу собственную сонату, но не это важно, а важен тот мир легендарной сказочной полноты и сча¬стья, которыми заряжено это смолистое, яркое летнее дерево, и душистый сумрак переступающего сада; и эти как бы распечатыва¬емые дальними криками и свистками чистые просторы, темные, матовые, растворенные горизонтами, с воздушной позолотой мо¬шек; эти вечера, в которые можно бесследно совать какие-то мыс¬ли, слова, намерения, ненаписанные письма и т. д. и которые тыся¬чекратно ценны именно как эти колодцы, в которые падало столько творчества. И тут начинается мое несчастье: я вижу тебя, папа, твой безусловный, абсолютный, классически и непримиримо творчес¬кий дух, то образцовое в тебе, что мы всегда называли вечно моло¬дым у тебя. Я вижу тебя с этим страшным значением бессмертия и себя как поколение, т. е. как противоречие, как оспаривание тебя с этими вечными вечерами!! А с мамой еще труднее!! Она совсем как-то скорбно, жертвенно и безгласно поникает… как мать «взрослого сына»; а за ней эта ее властная царственная душа музыки и опять этот язык бессмертия — нечеловеческий. Боже, Боже!
Мои занятия наладились. Сейчас неделя Pfingstferien*. Оста¬лось познакомиться с Когеном. Сделаю это через неделю, так как хочу что-нибудь приготовить.
* Троицкие каникулы (нем.). 101
Впервые: Памятники культуры. — Автограф. Датируется по почто¬вому штемпелю.
1 Возможно, Мария Соломоновна Шор, тогда студентка медицин¬ского факультета, сестра виолончелиста Д. С. Шора. Пастернак спраши¬вал о ее здоровье сразу по приезде в Марбург 1/14 мая 1912 г.
2 В 1908 г. Пастернак брал уроки у композитора Р. М. Глиэра.
47. Л. О. ПАСТЕРНАКУ
16/29 мая 1912, Марбург
Спасибо тебе за большое письмо, дорогой папа! Я не ответил тотчас: ждал ваших известий об экзаменах. Их еще до сих пор нет, но так как я всем очень сильно желал успеха, а мои желания, на¬правленные на других, всегда сбываются, то теперь я поздравляю: миленького третьеклассника, Жонюрку, перевалившую во вторую половину всего гимназического курса и Вейерштрасса1. Сегодня только вновь наступили будни после 3-дневных Pfingsten с их су¬ровым ограничением: нельзя достать хлеба, т. к. все должны есть пироги. Но каникулы продолжатся еще всего неделю. Сегодня я приступлю к чтению Когеновского труда о Кантовской этике, т. к. хочу пойти к нему на дом. Значит, это случится так через неделю. Для Лейбница, которым я занимаюсь у симпатичнейшего Dr. Hartmann’a, нужно, Шура, широкое знание теории аналитичес¬ких функций комплексной переменной, а эта статья, в свою оче¬редь, требует больших знаний интегрального исчисления. А я за эти месяцы забыл все прямо-таки виртуозно: начиная с первой строки. Придется по 40 верст в час глотнуть всего Поссе2 и потом только найти эти знания недостаточными перед лицом этой не¬большой, цепкой книжонки о Funktionentheorie*, которая своими формулами и отсутствием человеческой речи на страницах кажется каким-то не млекопитающимся существом вроде клещей, скор¬пионов и сколопендр. Прежде всего, однако, для семинария Гарт-мана нужно знание Лейбница. Я прямо и не знаю, что мне делать сейчас. Как не знаю? Конечно, прежде всего: Kants Begriindung der Ethik» и затем сердцебиение на Universitatstrasse 62/1 !3 Это нуж¬но наполовину в целях твоего знакомства с ним, папа, и портрет¬ного вопроса, который очень кстати сейчас: в июле 70-й день рож¬дения Когена, и мне пришлось истратить на складчину, которую
* Теории функций (нем.).
** Кантовы основы этики (нем.).
устроили студенты на подарок ему. О твоем намерении я говорил Dr. Hartmann’y, это его обрадовало и изумило. Этот Гартман, не¬смотря на свои 30 лет, написал уже не один 500-страничный труд о Платоне, Евклиде и т. д. Его владение греческим, его тонкий на¬вык в преследовании их мыслей непередаваемы. Он — величина в Марбургской школе и уже 2 года доцентом. Несмотря на все это, он как-то неподдельно искренно и живо интересуется всем, что ему развиваешь; хотя меня несколько шокирует его просто-напро¬сто игнорирование русского языка, который он знает; домик, в котором он живет — выстроен из батиста и стоит одиноко в сто¬роне среди тяжелых каштанов, что еще больше увеличивает ми¬ниатюрность этого носового платка. Гавронский4 — идеал точно¬сти и такой научности, которой прежде всего нет и у самого Коге-на. Его любезность преступает даже предписания самолюбия; од¬нако мне она кажется той самой циничной игрой, которую себе всегда позволяют Илюша Гавр<онский>, Саша и их сестра Аню¬та. Они опускаются до ухаживания за другими только оттого, что им кажется бросающимся всем в глаза и ясным «значение» того, что они идут на компромисс, терпеливо выслушивают и т. д. Я бо¬юсь этого ласкового взгляда и участия. Хотя, если это искренно, то Гавр<онский> действительно прелесть. Он мне одолжил не¬сколько книг, так как в библиотеке здесь не достать как раз того, что всегда оставалось на полке в Московской библиотеке: трудов их корифеев.
Впервые: Памятники культуры. — Автограф. Датируется по почто¬вому штемпелю.
1 Именем знаменитого немецкого математика К. Т. Вейерштрасса Па¬стернак называет брата, сдающего экзамены за первый курс математичес¬кого факультета.
2 Учебник К. А. Поссе «Курс интегрального исчисления». СПб., 1891.
3 Адрес Когена.
4 Дмитрий Осипович Гавронский, любимый ученик Г. Когена.
48. А. Л. и Р. И. ПАСТЕРНАКАМ 18/31 мая 1912, Марбург
Прежде всего я получил целое состояние 100 м. (деньги), за которое я бесконечно благодарю. Что касается того непечатного неприличия, которое, надо ему отдать справедливость, Андреев показал тебе в рукописной форме1, то это, конечно, пустяки: моей
мечтой было бы, чтобы математика обратилась на меня одними хотя бы «уд»ами. Между тем я вижу только ленты ее чепца и кито¬вый ус формул, которым зашнурована ее спина. И, приняв во вни¬мание порхающий характер твоих подготовок, я только усиливаю свое поздравление. Я даже в семинаре о тебе рассказал одному дву¬ногому желудю, рыжеволосому и в шотландских чулках, который, не изменяя выражения лица, раскрыл рот, словно подъемный мост опустил; и оттуда зашагали роты удивлений. Потом он подтянул это мешковатое свое учреждение, надел ранец и двинулся в путь, прямо из семинара в каникулярные странствия. Знаете ли вы анек¬дот о Мойше Пиш, который, перейдя в лютеранство, назвался Martin von Wasserstrahl, а затем Maurice de Lafontaine?* Мне рас¬сказал это один англичанин. Дорогая мама, я и не знаю, как бла¬годарить тебя за Марбург2. Собственно, сейчас только я стал по-настоящему работать, т. к. разобрался в том, что первостепенно и что нет. Многое я стал открывать в уже читанном только благода¬ря здешней честной методе изучения. Сам Коген этому живой при¬мер. Он вдруг останавливается над строкой Канта, он, который сам создал его, он просит нас, чтобы мы подождали, и вдумывает¬ся и вертит так и сяк это предложение, пока вдруг, просиявши, не начинает объяснять тонко, внушительно и сдержанно, как Клю-чевский3, немецкий перевод которого, со всеми чудачествами пос¬леднего, он составляет. Я уже сказал вам, что пойду к нему непре¬менно, но через некоторое время; и теперь я могу с чистою душой сказать, что не боязнь останавливает меня, а та серьезность, кото¬рой не опишешь, серьезность гения, которою он нас заражает. Представьте себе человека, отбросившего всякую фразу, всякую претензию на оригинальничание (и все-таки неподражаемого в своем, усвоенном при изучении греческой мысли, афористичес¬ком стиле), человека, поклоняющегося математическому опреде¬лению и методическому целомудрию и захватывающего, как мис¬терия, фантастического, как сказочная чаща. В нем теряешься; как при экстазе отмирают, увядают и уже надолго не существуют эти лишние навыки, непродуманные мысли, ставшие синтаксически¬ми оборотами, пропадают даже термины. И остается как строй¬ный, величавый покой в природе одно только основное, суще¬ственное, классическое в своей безусловной достоверности, той достоверности, которая в духовной культуре означает животвор¬ность, успешность, урожай. Видеть мудреца, т. е. ту сущность, ко-
* струя воды (нем., фр.). 104 торую мы только подозреваем в истории, — наглядно! Это по¬следний семестр, что он читает. Какая случайность, мама!
Я пишу часто, т. к. боюсь, что иначе вы перестанете писать.
Впервые: Памятники культуры. — Автограф. Датируется по почто¬вому штемпелю.
1 Профессору К. А. Андрееву А. Л. Пастернак сдавал курс высшей ал¬гебры, за которую получил оценку удовлетворительно (уд.). Пастернак обыгрывает славянское значение этого слова.
2 Поездка Пастернака в Марбург была осуществлена на деньги, скоп¬ленные матерью (см. «Охранную грамоту»).
3 Лекции В. О. Ключевского Пастернак слушал в 1908 г. в Университе¬те и в Училище живописи, ваяния и зодчества. В том же году Л. О. Пас¬тернак сделал портрет Ключевского, где среди слушателей изобразил и сво¬его сына (находится в Историческом музее).
49. РОДИТЕЛЯМ
23 мая/5 июня 1912, Марбург
Vous l’avez voulu, Georges Dandins!* 3 раза я отправлялся к Ко-гену. То он был в Берлине, то он спал, то; но в этот, 3-й раз я таки попал к нему. Дело в том, что по пути к нему я вдруг очень просто представил себе, что если он преподает последний семестр и если моя научная, постоянная связь с философией сомнительна, т. е. если меня неотвратимо влечет к ней именно только его филосо¬фия, т. е. ее чисто творческая живая ценность, которая во всех от¬ношениях может преобразовать меня, к чему бы потом я ни при¬ложил свои силы; что если все это так (а недоступность таких по¬ездок за границу и его уход от
