детстве ноги получил через год.
2 Э. К. Метнер возглавлял издательство «Мусагет» и литературно-фи¬лософские кружки, образованные при нем для молодежи. О своих выс¬туплениях на них Пастернак упоминает в письме. О подготовке к докладу на заседании кружка по исследованию символизма в искусстве, проходив¬шем в мастерской скульптора К. Ф. Крахта на Пресне, сохранилась записка к Дурылину: «Сережа, против воли я надоедаю Вам. Мне надо свидеться с Вами перед собранием у Крахта, а Вы, как я знаю, очень заняты. Как уз¬нать, когда Вас можно видеть? Вот что: условимся так. Я зайду к Вам зав¬тра, воскресенье в одиннадцать» (Музей С. Н. Дурылина в Болшеве). 10 февр. 1913 г. Пастернак читал там доклад «Символизм и бессмертие». Позднее Дурылин вспоминал о реакции Э. К. Метнера на доклад Пастер¬нака: «Метнер — германист и кантианец — пожал плечами с улыбкой. Я знал эту улыбку. Она означала: «очень ювенильно»» (Воспоминания. С. 54). Однако шел разговор о намерении Дурылина устроить публикацию доклада в журн. «Труды и дни», редактируемом Э. К. Метнером.
3 Речь идет о подборе стихотворений для альм. «Лирика» (1913). Мар-бургскый хлам — стихи, написанные в летом 1912 г. Стих. «Я лежу с моей жизнью неслышною…» сохранилось в черновой рукописи, под назв. «Piazza S. Магсо», вошло в раздел «Первые опыты».
4 Стих. «Февраль! Достать чернил и плакать…» открывает цикл «На¬чальная пора». Конечные строки оконч. редакции: «И чем случайней, тем вернее / Слагаются стихи навзрыд».
5 Стих. «Сегодня мы исполним грусть его…» Пастернак записал в аль¬бом Дурылину в марте 1911 г.
6 Имеются в виду стих. «Бесцветный дождь… как гибнущий патри¬ций…» и «Я в мысль глухую о себе…».
7 Стих. «Сумерки… словно оруженосцы роз…» и два неизвестных.
72. С. П. БОБРОВУ
12 июня 1913, Молоди
Милый Сергей Павлович! Спасибо тебе большое за твои забо¬ты в тот вечер. Мне стыдно и досадно. Потом еще я оставил у тебя калоши. Не злобствуй на них, обойдись с ними кротко. В дилемме: выкинуть ли их в Москву-реку или оставить на воле в прихожей, выбери, пожалуйста, последнее. На днях я буду, вероятно, в городе.
8 конце недели или в начале следующей сюда переберутся наши1. Выжди этот период брожения, когда все заживет, непре¬менно соберись сюда. Я буду тебе несказанно рад и не думаю, что¬бы кого-нибудь это стеснило. Я опять забываю, что на днях уви¬жусь с тобой очами в очи, уста в уста etc.
Мне, кажется, уже давно пора опомниться, а между тем я пре¬бываю все в том же самообмане. Почему я с вами, с тобой и с ос¬тальными, почему я, а не твой или мой брат, или кто-нибудь дру¬гой. Кто сказал, что у меня есть какое-то отношение к лирике, к поэтам, к вашему делу и вашему духу? Если я напомню тебе, что ничего еще никогда не сделал, и скажу, что пустейшие и ничего не стоящие строчки были и остаются всегда у меня плодами самых смешных с моей стороны усилий, которые свидетельствуют ско¬рее о прямо противоположных словесному творчеству задатках, чем о каких бы то ни было ничтожнейших способностях по этой части, ты поспешишь, вероятно, выйти из этого неловкого поло¬жения и сведешь разговор на тему о критике, этом убежище лю¬дей с претензией, неправильно начатой жизнью, некоторым вку¬сом и лишенных дара творчества. Но и это дружелюбное твое дви-жение мне придется отстранить: цех критиков призревает только людей с знаньями, я же, ты это знаешь и сам, нечто бесподобное по невежественности.
Скоро я дам себе во всем этом отчет окончательный и беспо¬воротный. Ты понимаешь, конечно, что мне надо было во всем этом тебе признаться, несмотря на то, что эта тема совратила меня на путь Бартеневски эпистолярного красноречия2.
Впрочем, тут сказался дух всяких поминальных обедов, ко¬торый, разумеется, веет и в моем письме. А празднословие поми¬нок — простительно.
Который раз я забываю, что мы свидимся скоро!
Ты думаешь я не умею быть читателем написанного мною?! Да, но как сообщить тебе и эти ощущенья, не впадая в дурную бесконечность?
12 июня, Молоди.
Впервые: «Литературная Россия», 9 дек. 1988. — Автограф (Музей Маяковского, ф. С. П. Боброва).
1 Пастернак уехал на дачу в Молоди, не дожидаясь общего семейного переезда.
2 Намек на письменные разносы, которые устраивал Боброву П. Ю. Бартенев за небрежение обязанностями секретаря редакции «Рус¬ского архива».
73. К. Г. ЛОКСУ
20 июня 1913, Молоди
Молоди.
Дорогой Костя! Я вам писал в первые же дни. Несколько ве¬черов подряд выходил я, с пустой тоскою в сердце, на Пречистен¬ский бульвар, который белел какой-то свернувшейся и брошен¬ною оболочкой наших экзаменов. Поразительно быстро стало все это отдаленным прошлым. Может быть я ускорил это превраще¬ние. Почти вслед за вами снялся и я с прискучившего места и це¬лую неделю до самого переезда наших провел в полнейшем уеди¬нении1. Но оно было совершенно бесплодно до сих пор. Книги ваши, как и пальто на вате и пр. — будет лежать у нас, застрахо¬ванное от моли и от соблазнов ломбарда. Во всяком случае спаси¬бо вам большое за блестящую вашу мысль, которая могла родить¬ся только после года непрестанной богемы.
Я писал вам в первые же дни. Потом мне показалось, что мне не о чем писать, потом я с сожалением убедился в справедливости этого, потом я целые дни проводил в траве, отгоняя слепней, из¬бегая муравейников, и старался не думать о том, что я опустошен окончательно и что самое умение закидывать приманку для улав¬ливания космической благодати в свои руки оставило меня. По¬том все переменилось, и переменилось еще раз.
Но знаете, здесь прекрасно как-то свыше сил, и без обиняков и примечаний. Дом Екатерининского времени. Комнаты неверо¬ятно велики и тех уже размеров, когда несколько кресел у пись¬менного стола, лампа, и человек за книгой образуют отдельную, внутреннюю группу среди прочей пустыни. Но все же свою ком¬нату делю я с братом. Правда, это не детская уже. Здесь неизре¬ченно хорошо. Как мне поверить, что все это чудо «за моим подо¬конником» так же чудесно и у соседей, и дальше, и вероятно у Вас. Что Вы делаете, как себя чувствуете, как проводите время, благо¬склонен ли к Вам ваш ангел-хранитель? Может быть он сопутствует нам только до получения выпускного свидетельства. Во всяком случае я оставлен всеми богами.
Хотя здесь церковь вблизи, тоже старинная, парящая как-то в высоте, куда она увлекла за собою версты необъятных лесов.
Но погоды пасмурные, с укоризненно светлыми, безответны¬ми вечерами. Они не оставляют ни следа за собой, несмотря на то, что я прилагаю все старания. О нет, это неправда. Я ничего не де¬лаю. Я рассуждаю теперь только во сне. Но у меня все же философ¬ская жилка: вы поймете, как пагубна эта черта при таких условиях.
Писем не запирают, как запирают cafes. Но я расстаюсь с Вами, потому что мои намерения вероятно ясны уже для Вас: это письмо ради ответа, которого я буду ждать с нетерпением.
Зачем я в таком случае писал? Да, правда, зачем было писать это. Мне хочется вас видеть. Но если бы мы встретились, я дал бы Вам говорить первому. Вы бы не начинали? Все-таки это было бы лучше.
Ах да, мой адрес:
ст. Столбовая Моск.-Курск. ж. д. имение Молоди, Бородина мне Все наши, как всегда, очень порывисто выражают Вам свои чувства и пожелания.
Ваш Боря
Впервые: «Минувшее», № 13. — Автограф. Датируется по почтовому штемпелю.
1 Пастернак получил выпускное свидетельство 7 июня 1913 г. и 9 июня уехал из Москвы в Молоди.
74. К. Г. ЛОКСУ
10 июля 1913у Москва
Бедный Костя! И мне как-то стыдно от сознания своей сво¬боды и временной обеспеченности. Надо однако пересилить в себе это чувство. Мне трудно писать, испытывая его. А лишнее пись¬мо, полученное Вами, послужило бы для Вас развлечением. Да и мне хочется писать. Вы на кондиции1. Но это не начало той обез-личивающей регистрации со стороны жизни, которой мы оба так боимся. Все большие люди классической Германии начинали так. Так начинают учителя, но так же начинали и гуманисты.
Еще в городе, вскоре по Вашем отъезде начался и у нас длин¬ный разговор о моей предполагаемой карьере. Я буду искать ка¬кого-нибудь секретарского или корреспондентского места в ка¬ком-нибудь коммерческом деле. Помните железный закон Рикар-до?2 Федя говорит (и это явилось вместе с тем ответом на мой зап¬рос о Муни3), что множество юристов и людей со специальным образованием, просят приставить их к банку, но эти предложения сильно превышают спрос. Требования специальны: знание новых языков, практическое, с обязательностью английского среди них. Затем банковские должности нечто вроде табели о рангах: поступа¬ют чем-то вроде мальчиков и движутся дорогой повышений. Федя и сам, как оказывается, начал с чего-то такого. За какую работу уса¬дит он меня? Он может, пожалуй, доверить мне переписку этике¬ток, но ту же работу может сделать и артельщик. Задачи посложнее требуют его объяснений и указаний, но банк не учебное заведение.
Я себе представляю впереди такой melange*: частный урок, секретарство или корреспонденция и литературное рукоделие.
* смесь (фр.). 142
А пока, свободное лето. Не одиночество, правда, и что еще хуже — нечувствительный как давление атмосферического возду¬ха на кожу — гнет обычных установившихся соотношений в се¬мье, с какой-то моральной немыслимостыо превращений в тебе. Ты все тот же брат, сын, сожитель по комнате и т. д., о тебе спряга¬ются глаголы в будущем времени… и все равно предсказанья ли это или мягкие принуждения — ты уже занят, оккупирован зара¬нее и уже заранее использован в известном вкусе.
Но у меня святой отец и может быть, да, наверное, такая же мать — и у меня опускаются руки.
Но свобода, та, которая добыта сейчас одинаково мною и Вами, свобода с печатью учебного округа в уголке — она нисколь¬ко не дар случайный, дар напрасный…4 Она мне очень нужна сей¬час и еще более нужна будет вскоре, и я впиваюсь в нее руками.
Мне не работается. Но это ничего, я не боюсь5.
Книга Сергея Павловича давно лежит уже на почте здесь, о чем я дней 15 назад был извещен повесткой. Но почта в 12 верстах отсюда и не было попутной оказии. Завтра соберусь специально туда6.
Читаю немного, и как-то антологически, по кусочкам. Но за это письмо я взялся, закрывши Гофмана, которого перечитываю в оригинале. Разумеется: — Э. Т. А., а не покойный, сколько помнит¬ся Виктор7. Это тоже величина, которая подлежит литературной переоценке. Он умнее Бальзака, с чтением которого у меня пере-межалось поглощение его новелл, что же касается реализма (ме¬тафизического) и художественности, то он и остывает гораздо мед¬леннее последнего и с ним нельзя расстаться на полдороге,
