пре¬доставив ему одному скитаться в его собственном замысле. Но за ним следуешь до самого конца, и даже полусумасшедший этот ка-рьерист и визионер отстает за тобой и ставит точку раньше, чем ее ставишь ты, его читатель.

Нельзя затеять письма о «Золотом Горшке» или «Доже и дога¬рессе», но если чтение «Майората» предшествовало письму или даже вызвало его, можно простить себе невольное многословие. Вообще, преступление под руками романиста — это событие, где эффект и мотивы одновременны. С точки зрения композиции, убийство Гордиев узел драмы.

В «Майорате» преступление что-то вроде окиси, и ее реак¬тив — реальность, ©огирххойх* философа стерилизует представле-

* удивление (греч.). 143 ния в пользу метанного, напряженно истинного бытия. Но это до крайности редкие наития. Есть его суррогаты.

Я помню одно октябрьское пасмурное утро, когда можно было выйти на улицу в обед, почувствовав себя на рассвете. И этот рас¬свет не сходил с горизонта, он не грозил солнцу и не обещал его. Даже и не «пленившись… заботой детей, прудящих бег ручья»8, можно было испытать окаменелость времени. С большими уси¬лиями старался я вызвать в себе веру в то, что, встречные и прохо¬жие люди — сборище разных «я», и что они абсолютны и ориги¬нальны, что можно начать с каждого из них как с центра тот рас¬свет, который конически заключался мною самим. Передо мною шагало существо, которому я присваивал самое резкое свойство в мире, свойство оживленности и называл его самым острым сло¬вом в свете: живым. А между тем, это наименование и мысль, зак¬люченные в нем, лежали вперемежку со всеми остальными мыс¬лями, как тупое холодное оружие в хламе, не прорывая их. Это шило оказывалось возможно утаить в том мешке. И вдруг мельк¬нул пред сознанием безусловный, метафизический запрет, лежа¬щий на убийстве, и я в то же самое время ощутил, как одно из тысячи моих безразличных действий, совершенно однородное с ними движение моей руки встречается с каким-то слоем иного порядка и периода; лучше, что это движение попадает в ту сферу, где обрывается эмпирическое… И предо мной зашагала, в своем воплощении метафизическая эта невозможность. «Убийство со знаком отрицания» — вот где значит острое это понятие живого существа прорезало безразличие остальных представлений и выр¬валось, одинокое, наружу. Тогда мне показалось, что все эта смеж¬ные переводные «я» разделены между собою пролитием крови. Кровью под знаком отрицания9.

Вот какой особенностью отличаются преступления у Гофма¬на. Эдгар По обращается с ними как с психологическими катего¬риями. Для Гофмана они порождения онтологической ОсщкхаГ и, бороздящие бытие там, где оно — клеточно по своему строению, где оно — во множестве монад, жизней, личных эпопей. Фило-софское изумление напрягает бытие до сути. Новелла достигает того же подстановкою преступления в быль.

Одна только представившаяся сейчас возможность послать на почту может заставить меня послать Вам эту настойку из нафта¬лина. Впрочем, есть еще время крепким рукопожатием исправить содеянное.

Ваш Боря

Впервые: «Минувшее», № 13. — Автограф. Датируется по почтовому штемпелю на конверте.

1 Локс жил в имении И. И. Листовского как учитель его сына.

2 Закон английского экономиста Д. Рикардо касался трудовой теории стоимости.

3 Вероятно, запрос о Муни (Самуил Викторович Киссин) касался его поисков службы. Локс познакомился с ним у Брюсова, на сестре которого Муни был женат; Локс писал о нем в повести «История одного десятиле¬тия». В 1914 г. Муни был призван в армию и вскоре покончил с собой.

4 Парафраза первой строки стих. Пушкина 1828 г.: «Дар напрасный, дар случайный, / Жизнь, зачем ты мне дана?..»

5 В письме С. Боброву 2 июля Пастернак писал точнее: «Все-таки я кое за что брался, теоретическое и нетеоретическое. Но все это, написан¬ное или только намеченное, нисколько не любо мне. И я слишком быстро настраиваюсь на враждебный лад относительно этой дряни» (Собр. соч. Т. 5. С. 73—74). Этим летом Пастернак написал большую часть стихотво¬рений, составивших его первую книгу «Близнец в тучах», и намеревался написать книгу статей на основе доклада «Символизм и бессмертие».

6 Пастернак писал С. Боброву 2 июля: «Я еще не получил твоей кни¬ги, дорогой Сергей Павлович, почтовое отделение здесь верстах в деся¬ти, — но у меня есть повестка на получение заказного, может быть, это твои Вертоградари, и если бы не погода, я отправился бы за нею. Это воп¬рос двух-трех дней. <...> У меня есть одно сильное ощущенье, связанное с нею, это — вечер 29 января у тебя, первый вечер с тобой, Николаем и Лок-сом, когда стол был осыпан корректурным цветением и я с восторгом ко¬пошился в нем» (Собр. соч. Т. 5. С. 73, 74).

7 Имеется в виду поэт и прозаик В. В. Гофман, одно время близкий Брюсову и Бальмонту. Его самоубийство в 1911 г. создало ему жертвенную славу.

8 Цитата из стих. А. Фета «Когда б в полете скоротечном…» (1870): «На миг пленился б я заботой / Детей, прудящих бег ручья…».

9 Метафизическая невозможность убийства, «убийство со знаком от¬рицания» стало для Пастернака главным пунктом его несогласия с време¬нем. Тема невольного убийства случайного человека, «ближнего» по запо¬веди, лежит в основе «Детства Люверс», писавшегося революционной зи¬мой 1917—1918 гг. «Воздушные пути» и «Лейтенант Шмидт» посвящены нравственной неприемлемости расстрела. Сцена расстрела в партизан¬ском отряде — кульминация ужаса в романе «Доктор Живаго».

75. А. Л. ШТИХУ

14 июля 1913, Молоди

Вероятно, я неправильно адресую тебе на дачу, напишу по городскому адресу. По городскому адресу сообщу я тебе, что на¬чинаю беспокоиться даже о твоем существовании. Здоров ли ты?

На этих днях лето близится, по-видимому, к заключению. Осень еще не вступает, но дни уже торопятся как-то. И не от них ли мне тревожно стало? Скажи, ежедневно ли ты даешь уроки своему шоколадному принцу?1 Если с промежутками в день-два, и если этот перерыв можно пригнать к воскресенью, тогда, приняв во внимание даже материальные расходы — необходимость дважды взобраться в вагон — стоит и очень стоит тебе в наши Палестины. А мы бы покейфовали с тобой в полное наше удовольствие, при¬мяли бы не один стог, увязли бы не в одном болоте, и заглянули бы глубоко друг другу в душу, как в танце апашей. Здесь ведь не дача, а большая усадьба Екатерининского времени, в нашей ком¬нате большой письменный стол и стены темного бордо, и ко все¬му, — комнаты — безбрежны. Ты мне напиши педагогическое рас¬писание своих занятий с Мсье Какао — и вот я буду как-нибудь (в зависимости от твоих указаний) в Москве — и все устроим. Но предварительно надо списаться.

Остальное — молчание2. Молчат две дести писчей бумаги на столе и редко, редко давал я сказать пару строф героям книжной полки. Меня ждут поиски труда, вероятно, секретарского в каком-нибудь коммерческом деле.

Конечно, грустно.

А все же, досадно, что так скоро вакации прошли, последние для меня. Не найдешь ли ты способа замедлить их бег в течение остающихся 2-х—3-х недель? Может быть, я что-нибудь бы сделал.

Всего прискорбнее то, что я неисправимо невежествен, чте¬нье же лирики сбивается у меня на ознакомление с содержанием поэта или его характером и никак не оставляет в памяти живых его строк. И такой человек когда-то думал писать стихотворения, и этим «когда-то» или «когда-нибудь» продолжает называть свое темное, неизвестное будущее.

Иные, со школьной скамьи, когда память впивается односто¬ронне и стихийно в излюбленный предмет и вбирает его без ос¬татка, освоились со всею поэтической литературой или с большей ее частью.

Конечно, я разумею не тебя.

Когда пришел я к ней? Потертый, помятый, состарившийся в своем мире, не в возрасте, конечно. И память стала орудием, прибором. Она уже не помнит о том, как действовала она без ве¬дома ее обладателя, вроде какого-то самостоятельного, паразитар¬ного организма.

Грустно, говорю я.

Сравни это письмо с теми, недавними. Да ты и сравниваешь, вероятно.

Бобров прислал мне только что вышедшую книжку. Она се¬рьезнее «Обители», но стихи Анисимова ярче и сочнее. Ценность «Вертоградарей» больше3. Годом раньше, к счастью, я бы их не понял. Нет, так невозможно писать! Поставлю точку. Но еще дол¬го буду думать о тебе, о себе. Ты же найдешь здесь место для сти¬хотворения. Напиши его.

Твой Боря

Ст. Столбовая. Моск.-Курск. жел. д. Село Молоди. Имение Бородина. 14 июля.

P. S. Получил хорошую открытку от Нюты, ответил ей пись¬мом, слишком длинным для письма, прерванным ночною катаст¬рофой в деревне. Милая, она не дала мне своего адреса. Но для стихотворения все же остается место.

Впервые: «Россия». Venezia, 1993, № 8. — Автограф (РГАЛИ, ф. 3123, on. 1, ед. хр. 35).

1 Штих давал уроки сыну Ю. Ю. Грейса, директора кондитерской фаб¬рики Эйнема, далее «мсье Какао».

2 Последние слова Гамлета: «The rest is silence*.

3 Стихотворные книги, вышедшие в изд. «Лирика» в 1913 г.: «Обитель» Юлиана Анисимова и «Вертоградари над лозами» Сергея Боброва.

76. С. П. БОБРОВУ

15 июля 1913, Молоди

Дорогой Сергей Павлович! Скучные разъяснения ты найдешь в post scriptum’e, а сейчас поздравляю тебя от всего сердца, благо¬дарю тебя за все, начиная от книжки и кончая надписью. Ну, мне противно (я не знаю стенографии) излагать своими словами тот взрыв восторга, который ты должен был бы прочесть тут. Но в та¬ких случаях даже и архифлижная скоропись — какой-то тормоз Вестингауза1 чувства, зашнурованный и пломбированный, т. е. беззубый.

Как могли эти стихи существовать в отдельности и в рукопи¬си? Так цельны они, и как будто всегда составляли сборник, кото¬рый можно раскрыть в средине или читать с конца, и тогда ос¬тальные стихотворения скрыты, как архитектурные части дома, в котором живешь и страдательно подлежишь действию этого за¬мысловатого целого. Понимаешь, твоя книга окружает при чте¬нии со всех сторон, это одна из тех книг, которую любишь и счи¬таешь пережитыми, если даже, или лучше при условии, если два-три листа остались неразрезанными в ней. Но я разрежу их, не бойся.

Мне хотелось бы ограничить обсужденье книги тремя пись¬мами, кажется, это minimum допустимый: и сегодня я буду гово¬рить о первой. Что жатва твоих вертоградарей — чистая поэзия, это ты знаешь и сам, и ты конечно обрел то сердце, за которым тебя «пламенник милый в путину глухую занес»2. Прости за чле-новредительство, ты видишь, мое письмо надо читать, обеспечив¬ши себя насчет красного креста. Впрочем, мне памятно письмо Бартеневское и героизм сестры милосердия, может быть, она под¬держит тебя и тут.

Не мне тебя просвещать также и относительно своеобразия этой поэзии. Оно свойственно всему ее ладу, ее основному строю и составляет энергию, а никак не материю стиха. Т. е. его можно найти, его нельзя не искать, но его нельзя увидеть. Оригиналь¬ность ее в том, что самое начало лирики, поэзия