интересен абсолютно, и осо¬бенно не интересен потому, что есть область общая у нас, в кото¬рой он для меня будет чуждым. Вы говорите, что нехорошо иметь необоснованные предубеждения, и, я согласен, у меня есть-таки эта папина черточка, — но ей-богу, хоть он и студент, и пэвац и т. д., в нем нет этого «чего-то», что выше и нужнее и студента, и певца, в нем нет «этого», как нет этого и у Казанского профессо¬ра, хотя он и прекрасно, прекрасно знает музыку2.
На днях он специально со мной пошел гулять, разговаривали, — он прямо собаку съел на этом вопросе… но, Боже, как скучна стала мне эта съеденная собака, особенно когда в одном месте нашего раз¬говора я ждал, что вот, вот он заговорит, но, увы, говорили Гельм-гольц, Риман и другие, неглубоко понятые томы3. Он просил меня зайти к нему, сыграть ему что-нибудь, но, во-первых, мои сочинения абсолютно неинтересны, и, во-вторых, неинтересен он сам. Я его уважаю и серьезно это знаю, но… (это надо дополнить миной). Итак, ему недостает «чего-то». Вы же знаете, что такое заключается между этими кавычками; если бы вы не знали, я не писал бы всего этого.
Здесь нет никого, никого интересного, единственный чело¬век, с которым мне хотелось бы поговорить, это Ольга Александ¬ровна, но это не придется, наверное. А в сущности, прочтя все это, я почувствовал, хотя и поздно, что все это вздор. Выть & la lupus canis* и пускаться в комментарии по поводу этого воя вещи несов¬местимые. Но ведь Вы спрашиваете, как я поживаю; — я только хотел ответить правду.
Но что здесь, как и везде, восхитительно и никогда не надоедает, это природа. И как часто кажешься ничтожным, со всем своим иска¬нием, со всем своим воем, перед каким-нибудь заходом солнца, ког¬да он обдает своим последним ровным и могучим красным дыхани¬ем (Боже, сколько прилагательных) все то великое, которого не за-мечает человек, когда чувствуется присутствие «святого» — красоты. Папа нередко делал мне упреки за мое философствование и называл меламедом4 (для меня в раннем детстве синоним мармелада). Но что же такое искусство, как не философия, перешедшая в состояние эк¬стаза, как не Betrachten** познания, перешедшее в область чувства
* по-собачьи (лат.). ** наблюдение (нем.).
восторга (Рёскин) или страдания (Пшибышевский) И странно, при виде красоты (что для меня святая святых) мой «экстаз» клонится к полюсу страдания. В этой красоте все время звучит для меня какое-то «повелительное наклонение»… пойми, сделай что-то, — словом какой-то императив, заставляющий искать той формы, в которой я мог бы реагировать на эту красоту. Углубление в сущность фатума, то есть философия, — ответ ли это красоте в форме восторга — искусст¬во — нет, это что-то неопределенное, неясное, мучительное.
На днях здесь Мамонтовы5 играли в четыре руки симфонию Бетховена, хорошо играли. Собиралась гроза. Знаете, в четвертой (или третьей) части этой симфонии есть длинный период, который идет все crescendo (весь оркестр) до апогея диссонанса — доминан¬ты, до кульминационного пункта, где искусство требует поворота назад, вниз. Этот кульминационный пункт берется fortissimo (посте¬пенно вырастая из могучего crescendo). И вот в этот момент прока¬тился первый гром, глухой, но ужасный, одновременно с аккордом всего оркестра. Это невозможно передать. Это было то, о чем я гово¬рил, гений в форме искусства заключил брак с красотой стихии.
Не знаю, до чего бы договорился я, если бы не комитет обще¬ственного спасения и керосиновая лампа, которая выгорает.
Спасибо прозе, а то бы люди не спали, не ели. В сущности, я не знаю, почему я это Вам пишу? Но если бы я написал это Юлию Дмитриевичу, я бы порвал это, хотя очень, очень люблю его и слишком многим ему обязан. В регионы же эти я залез по инер¬ции, и если бы не лампа, то Бог знает, куда бы я еще попал.
Ну, всего лучшего. Ваш Боря
Кланяйтесь, пожалуйста, Л<ьву> Г<ригорьевичу> 6.
Впервые: Пастернак. Об искусстве. — Автограф (ГМИИ, ф. 29. III. 3245). Датируется по содержанию.
1 Жена Ю. Д. Энгеля — Антонина Константиновна.
2 Александр Федорович Самойлов — муж Анны Александровна Бари, профессор физиологии в Казанском университете, занимался вопросами музыкального слуха.
3 Имеются в виду работы специалистов по физиологии слуха и тео¬рии музыки.
4 Учитель в хедере — еврейской начальной школе, где мальчики обу¬чались основам иудаизма.
5 Семья предпринимателя и мецената С. И. Мамонтова. А. В. Бари и С. И. Мамонтов были компаньонами по строительству Мытищинского ва-гоностроительного завода.
6 Доктору Л. Г. Левину.
13. П. Д. ЭТТИНГЕРУ
30 июля 1907, Райки
В своем письме Вы жаловались на то, что не имеете известий от папы. Хотя с тех пор Вы, наверное, что-нибудь получили из Лондона, я все-таки пользуюсь случаем (Федя возвращается в Москву, прогостив у нас 2 дня), чтобы рапортовать Вам обо всем мне известном.
Пока мы все еще имеем письма из Лондона, где говорится о намерении пробыть 7—8 дней (иначе говоря, во вторник они на¬верное покинули Лондон); от Феди мы сегодня узнали, что они едут в Брюссель, Антверпен, Амстердам, Щелково.
Относительно жизни в Лондоне могу Вам, во-первых, сказать, что мое предчувствие насчет Vincent’a совершенно оправдалось. Я почему-то был уверен в том, что они так или иначе на него на¬ткнутся. Итак, Vincent’sfrage* разрешилась как нельзя лучше. Пос¬ле долгих переговоров по телефону и «ловли друг друга» (я по воз-можности близок оригиналу) они условились, что папа и Frau Professor отправятся в загородный замок Vincent’oBoft невестки на завтрак, так как в этом замке находится виновник торжества, шес¬тилетняя дочка Vincent’a. Письмо полно описаний великолепия этого замка (старинный замок принадлежал какому-то кардиналу?)1.
Это, я думаю, расскажут они устно. Важно лишь, что папа сделал там два наброска с этой девочки, которая очень temperament volT* и непоседа (между прочим мама пишет о сходстве между Жо-ней и этой девочкой).
Не менее важно и то, что мама играла и, понятно, привела слушателей в восторг. В этот день к Винсенту приехали его пле¬мянники, господа герцоги of Ireland (16 и 18 лет)2. Если Вам мало и этих подробностей, то прибавлю, что прелесть их дней омрачает несколько то обстоятельство, что там bekantlich***, невозможные правила насчет костюма и этикета, которые доходят конечно до глупого педантизма3. Особенно чувствительна эта перемена пос¬ле Богородского уезда.
До Лондона они (еще будучи в Бельгии) заглянули в Брюгге, там как раз были исторические празднества, и они испытали ред-
* проблема с Винсентом (нем.).
** порывистая, темпераментная (нем.).
*** как известно (нем.).
кое счастье видеть средневековую процессию среди такой же ат¬мосферы этого города. Представьте себе, им удалось там также встретить Struck’a, который заметил их в 20-ти тысячной толпе.
Мое письмо можно читать no-Ireland’cKH, то есть с конца, так как я кончу тем, чем хотел начать, то есть благодарностью за Ваш ответ.
Ну, до свиданья.
Ваш Боря
Райки, понедельник.
Впервые. — Автограф (ГМИИ, ф. 29. III. 3244). Датируется по содер¬жанию.
1 Замок Ишер, принадлежавший брату Винсента лорду д’Абернону, в XVI в. был собственностью кардинала Томаса Уолси.
2 В «Записях разных лет» Л. О. Пастернак пишет, что «старший (лет 15-16) носил титул шотландского герцога, а младший (лет 13) никаких титулов не имел» (С. 75).
3 По словам Л. О. Пастернака, их отказ принять участие в поездке в Ишер из-за отсутствия необходимого костюма, Винсент счел необосно¬ванным и повез их в том, в чем они были.
1910-1912
14. А. Ф. САМОЙЛОВУ
Февраль 1910, Москва
Глубокоуважаемый Александр Филиппович!
Я боюсь, что увидев мою подпись, Вы и не станете читать, негодуя на мою неблагодарность и бестактность. Да, я не отвечал Вам, несмотря на то, что прямо-таки поражен был Вашей готов¬ностью прийти мне на помощь.
У Вас ведь столько дел, забот, увлекающей работы — и Вы все-таки помните о чьем-то абсолютном слухе, перечитывае¬те статью, чтобы оценить ее пригодность как наркотического средства — словом, это больше чем чуткость, больше чем вни¬мание или заботливость. И нет слов, чтобы достаточно выра¬зить мою благодарность Вам. Папа показал мне Ваше письмо. Вы должны быть хорошим психологом — за это говорят Ваши строки. Это придает мне надежду, я почти уверен, что Вы пой¬мете мое возмутительное промедление. Конечно, это смешно, но в таком состоянии ответить Вам было каким-то решитель¬ным шагом. В таком состоянии откладывают час операции; это от недостатка мужества, от пошлости собственной природы. Мне кажется, что я переборол в себе эту жалкую зависимость от химер, в конце концов. Это дает мне возможность горячо и радостно благодарить Вас, главное искренне — Вы ведь пони¬маете, наверное, что несколько ранее такая благодарность была бы даже симулированной — поражаюсь Вашей редкой забот¬ливости, доброте и вниманию, больше даже, — восхищаюсь ею, как объективным фактом, страшно ценным, я слишком остро чувствовал его роковое значение по отношению ко мне (как это ни смешно звучит). Эта неприязнь к факту была на¬столько сильна, что помешала бы мне отделить Вас от всего
Fall Abraham*, и я благодарил бы Вас с такой миной, с какою ев¬рейские старушки в анекдотах лепечут «ура, ура» (с некоторым на¬циональным пожеланием) при августейшем приезде в Одессу.
А теперь возможно, что я свободен. Я даю уроки сейчас, го¬товлюсь к экзамену, у меня мало времени — и оттого я свободен, Вы меня понимаете.
Достаточно ли убедительно доказал я Вам, что мое молчание далеко не от неблагодарности? А теперь Вам обязан я за то, что будет — я просил бы Вас очень, очень о присылке журнала. Мое объяснение дает мне право на эту просьбу. Теперь это уже наша¬тырный спирт, а не опий, а я нуждаюсь сейчас в нашатыре.
Главное там — эмпирическая правда, а я люблю помощь от эм¬пирики. Вы знаете, Ваша готовность до того не похожа на весь наш русский быт с зачитыванием книг и т. д. до неотвеченных писем вклю¬чительно, что временами у меня является чувство необходимости говорить с Вами по-немецки. Неужели Вы русский профессор? Ваше письмо хотело носить на себе Марбургский штемпель, об этом гово¬рила каждая строка. Еще и еще раз тысяча благодарностей. Во всей этой истории со слухом бездна комизма — только не по вечерам.
Сердечный привет Анне Александровне и более непосред¬ственно выраженный лирический порыв к Але и Леве.
Ваш Боря Пастернак
Абсолютного слуха не было: у Мусоргского, у Бородина, у Кюи, был превосходный у Чайковского, Римского-Корсакова, феноме¬нальный у Рахманинова — вполне отсутствует у Скрябина1 и т. д.
Впервые. — Автограф (Архив РАН, ф. 652, оп. 2, д. 164). Датируется по содержанию.
10 сомнениях по поводу абсолютного слуха у Скрябина Пастернак писал в «Охранной грамоте» (1931).
15. О. М. ФРЕЙДЕНБЕРГ
1 марта 1910, Москва1
1. Ты понимаешь,
