болезнь насморком или гриппом. О таких вещах иные люди иного склада и с иной связью с домом — молчат вовсе, не видя надобности о них кому бы то ни было говорить. — Иные. — Иные же, заговаривая о таких вещах, договаривают все до конца. Середины тут не бывает и она не имеет смысла. И раз я проявляю все признаки откровенности и неспособности молчать перед вами, то вы должны принять за правило, что высказываясь, я высказываюсь до конца и без остатка. Итак — ничего не про¬изошло и не произойдет и все прекрасно.

Опять вся способность моя на тоску по чем-либо сосредото¬чилась в тоске по работе. Сейчас она не находит себе удовлетво¬рения: я по целым дням занят в конторе.

Однако я думаю это изменить: я еще не закабален и закабале¬ния никогда не допущу. То, чего я хотел, в согласии с вашими жела¬ниями, отправляясь сюда, — достигнуто. Я не знаю, сообщал ли я вам это в виде определенного факта. Возможно, что нет. Теперь вы это знаете. Затем — лично для себя — я хотел перевести Свинбер-новскую драму. Достигнуто и это. Наконец, — в ходе событий не¬которых — нет это слово здесь не подходит — скажу — в ходе неко¬торых насущных бесед и разговоров я пожелал устранить ту ложь, которая заключается в склонности нашей людской: называть име¬нем «житейских драм» праздную порчу жизни, которая проистека¬ет от книг, когда они в руках читателя, книги не производящего. — Поскольку это было в моих силах, я достит и этого. Лучше сказать: я сделал все, что мог. Теперь, в ближайшем прошлом, я не вижу за собой ни одного достойного желания, которое так или иначе не было бы удовлетворено. Вот почему я и сообщаю вам: все прекрасно.

Милые папа и мама, не ждите теперь от меня частых и под¬робных писем. Глупых пустяков я вам писать не умею и не хочу. Серьезные же схожденья с вами требуют времени и свободной, не загрязненной конторским мусором головы. Такую роскошь мне сейчас себе не позволять стать. Дождусь более удобного времени. Уезжать отсюда — я не уеду. Да и не от чего и не к чему.

Пробегая газеты, я часто содрогаюсь при мысли о том кон¬трасте и о той пропасти, которая разверзается между дешевой по¬литикой дня и тем, что — при дверях. Первое связано привычкой жить в эпоху войны и с ней считаться; — второе, квартируя не в человеческих мозгах, принадлежит уже к той новой эре, которая, думаю, скоро за первой воспоследует. Дай-то Бог. Дыхание ее уже чувствуется. Глупо ждать конца глупости. А то бы глупость была последовательной и законченной и глупостью уже не была. Глу¬пость конца не имеет и не будет иметь: она просто оборвется на одном из глупых своих звеньев, когда никто этого не будет ждать. И оборвется она не потому, что глупость окончится, а потому, что у разумного есть начало и это начало вытесняет и аннулирует глу¬пость. Так я это понимаю. Так жду того, чего и вы наверное ждете. Иными словами: я не ищу просвета в длящемся еще сейчас мраке потому, что мрак его выделить не в состоянии. Зато я знаю, что просвета не будет потому, что будет сразу свет. Искать его сейчас в том, что нам известно, нет возможности и смысла: он сам ищет и нащупывает нас и завтра или послезавтра нас собою обольет.

Напиши мне, папа, что ты об этом думаешь. Письмо это, ко¬торое будет послано с оказией из Казани, я заканчиваю тем, чем можно было начать: взаимным поздравлением, — с тем что маме кажется — не плохо, что ты — кажется — работаешь с очевидным успехом и удачей, — что мрак скоро — кажется — сменится све¬том; что мне уже не кажется двойственным мое положение здесь, ибо двойственность его миновала и я — снова я.

Напишите непременно Збарским. Человечно, великодушно, умно, интересно и словом — в достойном стиле. Они оба этого заслуживают. У Пепы были огорчения заводского характера, но и это миновало.

Целую. Боря

Впервые: Борис Пастернак. Из писем разных лет. М., «Огонек», 1990. — Автограф.

1 Имеется в виду письмо № 143.

148. РОДИТЕЛЯМ

10-е числа декабря 1916, Тихие Горы

Дорогие мои! Спешу вас порадовать известием, которого вы никак верно не ждете. Вчера вечером я приехал из Елабуги, где был на переосвидетельствовании, признан был комиссией совер¬шенно неспособным и освобожден навсегда. Для вас это верно явится полнейшей неожиданностью. Дело в том, что по спискам, представленным в комитет, я не прошел, т. е. в отсрочке мне было отказано. Я вам этого не писал, чтобы вас раньше времени не тре¬вожить, и теперь радуюсь, что этого не сделал.

Все это произошло при деятельнейшем и ближайшем содей¬ствии Пепы. Мы вместе с ним ездили на 2 дня в Елабугу, ночевали в Ушковской конторе, а наутро ему пришлось не меньшие (если не большие), чем мне, волненья пережить на дворе дворянского съезда, в продолжение тех 2-х часов, что я ждал своей очереди и подвергался переосмотру.

Вообще, о Пепе мне бы хотелось тебе, папа, и маме много и поскорей поговорить и меня немало удручает возмутительная мед¬ленность наших почтовых сношений.

Ну что как выставка в этом году?1 Что папа выставил? Что говорят? Что папа сам думает? Продано ли уже что-нибудь? Если будет иллюстрированный каталог или открытки, не пошлете ли Збарским? Ах, что б я отдал за то, чтобы папа написал Пепе как мне, и не только как сыну родному, но как такому сыну, который по своим особенностям именно во встрече с этими же особенное-тями у него нуждается. И не «благодарное» письмо за услуги или любовь и т. д., а то это даже унижает, а человечное, философичес¬кое; как папа умеет. Пепа сейчас не в состоянии вам писать, хоть и хотел бы очень2. Мамино письмо его страшно растрогало. Но не говоря о том, что у него мало времени, у него еще сверх того, что важнее и серьезнее — сплошная полоса самых невеселых настрое¬ний и мыслей. Но об этом особо — папе пишу. И маме разумеется.

Ах, какой он чудный, этот Пепа, — страшно временами на Зай¬ку похож и в существенном, в человеческом страшно близок мне.

Ну целую всех крепко.

С праздником вас.

Боря

Я и сам чертовски занят. До слез жалко! Хотелось бы Жоне, Лиде и Шуре написать, ведь праздники! А как книги о Марии Стюарт?

Впервые: «Знамя», 1998, № 5. — Автограф. Датируется по содержанию 1 На выставке Союза Русских художников в числе других работ Л. О. Пастернака был выставлен большой декоративный портрет Е. Я. Ле¬виной в синем платье, сделанный пастелью и вызвавший особое внима¬ние публики; сейчас находится в собрании ГМИИ.

2 В письме «дорогой родной семье Пастернаков» Б. И. Збарский бла¬годарил за посылку: «У нас все обстоит благополучно. Относительно того, что Боре удалось совершенно избавиться от угрозы попасть в солдаты, вы уже знаете. Много было волнений, но, слава Богу, все обошлось хорошо».

149. РОДИТЕЛЯМ

Середина декабря 1916, Тихие Горы Читайте папа и мама только.

Дорогая мама! На радостях, что освободили меня, хотел я вам что-нибудь на праздники послать. Трудно допустить, чтобы жив¬ность в дороге не испортилась, да тут утверждают, что не портит¬ся. С очень слабой надеждой на то, что индейка и гусь прибудут к вам в состоянии той же свежести, в каком они здесь были уложе¬ны, отослал их вам сегодня. Кушайте на здоровье, сказал бы я, если бы не был уверен в том, что их на почтамте не продержат в тепле. Даже Б<орис> И<льич> уверен, что не испортятся — а он — авто¬ритет для меня почти во всем. До Казани-то они по снегу пойдут и им ничего не сделается; у ворот же Казани вера моя в птицу исся¬кает, — железная дорога, натопленные почтамты и т. д. Ну будь что будет. Колбаса же и мед во всяком случае нетленны. Их вы полу¬чите в исправности. Мед — от Фанни Николаевны. Она хотела написать тебе, мама, и на днях напишет, я же ждать не захотел.

Ты как-то спрашивала о моей службе. Я уже писал вам однаж¬ды; что заведую регистрацией военнообязанных. Когда-то, до мо¬его вступленья на эту должность, главные служащие конторы во главе с директором хором стонали при каждой новой мобилиза¬ции — теперь эту же партию исполняю я соло.

Чепуха это страшная, но рискованная в том смысле, что всех несметных сотен татар, вотяков, башкир и т. д., целыми деревня¬ми закрепощенных новыми видами подучетности и трудовых обя¬зательств, созвать и записать нет возможности, и надо довольство¬ваться сведениями, сообщаемыми волостными правлениями; это же настолько невдомечная абракадабра подчас, что волосы дыбом становятся, а если и не абракадабра, то груда бессистемных зава¬лов, состоящих не всегда из фамилий, из всевозможных катего¬рий (1 и 2 ополчения, флот, белобилетники, новобранцы), всех призывных годов, просроченных, преждевременных, демобили¬зованных на казенный Ижевский завод и т. д.; среди них есть и призывные 1899 года; есть и буробилетники; есть и «старики на лошадях» и всевозможные Бабаи и Малаи.

Чепуха эта — рискованная и ответственная, говорю я, в том смысле, что за дремучим этим лесом деревьев не видать; а сплошь он — из деревьев состоит. И ясно, что даже и призывной 1899 года — не гоголевская мертвая душа, и не вымышлен, и если из 3-х — 4-х этих тысяч, числящихся в нашем уезде и 2-х — 3-х — в соседних уездах Казанской и Уфимской губерний, пропустишь или ко времени не подашь ходатайства в Комитет хоть на одного; то именно этот один и будет взят в солдаты, и винить будешь в этом себя самого — и к тому же будет это бесчеловечно и неспра-ведливо. Вот сегодня хотя бы, брякнулся один из таких Минниба-ев в ноги, чтоб я его на смерть не посылал. Не беспокойтесь. На смерть ему идти не придется. Все, что можно, делаю я, в пределах «законности», как меня просил тот же Миннибай. Но Л. Я. К<ар-пов>, директор, щепетилен и мнителен до крайности, что трудно вяжется с его умом, добрым сердцем и способностями недюжин¬ного интеллигента. Жертвой этих двух черт его сделался было и чуть было не остался и я: списка именного на собственную мою персону не провели; в отсрочке мне отказали. Но в ней я и не нуж-дался, имея права на освобождение. Я уже писал вам, что был на переосвидетельствовании и получил окончательный белый