конечно, что я пишу из химико-бактерио¬логической лаборатории, куда меня отвезли после страшного при¬ступа баязетовой болезни2. Я корчился на перроне, в судороге про-
* казуса Авраама (нем.). 37 износя твое нежное, дорогое имя3. Потом я лихорадочно влез на дебаркадер. За мною полез жандарм и сказал, что уже 12 часов. Я посмотрел на часы. Публика рыдала. Дамы смачивали мои раны майским бальзамом. Кондуктор хотел меня усыновить.
2. Так глупо! В таком состоянии, и тратить 8 копеек! Нет, се¬рьезно, мне грустно. Так вот, я приветствую тебя! С приездом. Здесь стоит старушка, она готова меня убить — я у ней взял карандаш. У меня на это ведь есть перронный билет! Дорогая Оля, ты, может быть, думаешь, что за этим кривлянием — Мясницкая, 214 и спо-койная комната после ужина? Quelle idee?*, когда эта открытка — замаскированная погоня за тобой, и все это на вокзале!
Впервые: Переписка с О. Фрейденберг. — Автограф на двух открыт¬ках. Датируется по почтовым штемпелям.
О. М. Фрейденберг — двоюродная сестра Б. Пастернака, дочь сест¬ры Л. О. Пастернака Анны Осиповны и М. Ф. Фрейденберга, изобретате¬ля и журналиста.
1 Две открытки были посланы сразу после отъезда О. М. Фрейденберг в Петербург из Москвы, куда она приезжала в гости на неделю.
2 Название болезни — вероятно, одно из выдуманных словечек лек¬сикона О. Фрейденберг и ее друзей, в игру в которые включился Пастер¬нак. Оно образовано от имени героя средневекового эпоса Баязета (см. стих. Брюсова «Баязет», 1900) и в то же время соотносится с базедовой болезнью щитовидной железы.
3 Эпизод с обмороком на вокзале использован в прозаическом фрагменте «Когда Реликвимини вспоминалось детство…», 1910 (Т. III наст. собр.).
4 Адрес квартиры Пастернаков, находившейся в здании Училища жи¬вописи, ваяния и зодчества.
16. А. Ф. САМОЙЛОВУ
1 апреля 1910, Москва Дорогой Александр Филиппович!
Я не знаю, зачем это делаю, но это факт: получается необык¬новенно сильный диссонанс, с которого так удобно начать совре¬менный nuldigunslied** — я говорю о том, что нет большей жиз¬ненной противоположности между тем, как Вы прислали мне кни¬гу и как я Вам отвечаю на это. Если я Вам скажу, что четыре раза писал Вам, где я помимо понятной благодарности высказывал или
* Что за мысль? (фр.)
** песнь уничтожения (нем.).
лучше пытался высказать те внутренние мотивы, которые побуж¬дают меня подозревать некоторую случайность в работе немузы¬кальных композиторов, главным образом генезиса их творчества, иного, чем это наблюдается у композиторов музыкальных, — если я скажу Вам, что не доканчивал этих писем, потому что эти мысли очень легко выразимы в беседе, а для письма слишком простран¬ны, и главное, если я прибавлю, что эти попытки последовали непосредственно за неожиданным прибытием ящика Пандоры1, — Вы, конечно, не поверите мне, или поверите в силу глубокой сво¬ей культурности. Я жалею о том, что так преступно опоздал с этим ответом главным образом потому, что Вам теперь наверное тягос¬тно выслушивать хотя бы мою признательность, а о том, чтобы говорить со мной, об этом нечего, конечно, и думать. А между тем мне именно Вам хотелось бы многое сказать по поводу статьи и ее темы, и я все-таки думаю о выполнимости этого желания, несмот-ря на то, что Вы вероятно заподозрили мою порядочность. А это жаль.
Но Вы конечно понимаете, как я благодарен Вам, как неожи¬данно явилась книга, — Вы понимаете ведь, что мы всегда под¬ставляем себя, чтобы понять действия окружающих, и ясно, что должен был я почувствовать, когда перенес себя в Казань и пред¬ставил себе такого Absender’a!* Это совершенно необычайный контраст! И вот это чувство, которое Вы вызвали во мне, я шлю Вам сейчас, сгустив контраст еще более своим возмутительным промедлением.
Я никогда не высказывал такой горячей благодарности, ко¬торой бы сопутствовала такая бичующая самооценка. Значит у меня нет не только абсолютного слуха! Gott sei Dank** — есть и дру¬гие дефекты.
Преданный Вам и благодарный, глубоко Вас уважающий
Боря Пастернак
Впервые. — Автограф (Архив РАН, ф. 652, оп. 2, д. 164). Датируется по содержанию.
1 Ящик Пандоры в греч. мифол. был источником всяческих бедствий и раздоров. Подобным предметом споров и душевного разлада стал при¬сланный Самойловым номер журнала со статьей о «музыкальных» и «не¬музыкальных» композиторах.
* отправителя (нем.). ** Слава Богу (нем.).
17. И. Д. ВЫСОЦКОЙ
Моя родная Ида!
Ведь ничего не изменилось оттого, что я не трогал твоего име¬ни в течение месяца? Ты знаешь, ты владеешь стольким во мне, что даже когда мне нужно было сообщить что-то важное некото¬рым близким людям, я не мог этого только потому, что ты во мне как-то странно требовала этого для себя. А тут в Москве произош¬ло много сложного, чисто жизненного. Саша, Женя, я и Зайка. Ты знаешь, есть еще Наталка такая1. Она очень серьезная; у нее та же болезнь, что и у Др. Тауэра, что-то нервное. Она никогда не говорит громких слов и очень углубленная. Может быть я буду летом у нее на юге жить. Она совершенно одна сейчас в какой-то русской глуши. Мы с ней так расстались, что нужно было бы час¬то и много ей писать. Я хочу сказать, что накануне ее отъезда я ей < >.
Я сейчас вернулся от вас2. Весь стол в розах, остроты и смех и темнота к концу — иллюминованное мороженое, как сказочные домики, плавающие во мраке мимо черно-синих пролетов в сад. А потом желтый зал с синими и голубыми платьями и Зайкино переодевание, танец апашей, имитации и много-много номеров с капустника и Летучие мыши.
Ты мне написала фразу, которую я читаю совсем иначе, чем ты ее наверное сказала: «Нужно ли тебе, чтобы я приехала в Мос¬кву». Я ее читаю, как глубокий лирический привет, знаешь, тот, который приходит каким-то чудным ангелом-гонителем ко всем чуждым предметам и людям3, оставляет только родные, замыкает рай твоего глубокого одиночества, обращается к тебе, идет тебе навстречу. Это уже не тот мучительно любимый ангел, который сделал отдаленно тусклым все то, что копошилось близко вокруг тебя до его появления; это уже лучистый полубог в твоем лири¬ческом Эдеме. Может быть у меня нет права думать, что ты так пришла ко мне. Но вот я отправил свое идиотское письмо — и у меня началось что-то странное, какое-то истерически отрывоч¬ное существование, и ты стояла близко, близко надо мной, так что я мог тянуться к тебе и, знаешь, ты была таким гонителем и ангелом-привратником; ах, Ида, ты читаешь только слова и не знаешь, какое это глубоко реальное и большое чудо. Ты жила во мне эти дни и не только так, как это говорят. Я рано вставал; не мог спать. И вот на заре я чувствовал, как ты бродишь, как ты ша-гаешъ в том мире, который я зову собой4. Что это ты делала там? Иногда ты покидала дорожки, мое сознание теряло тебя и ты на¬чинала утренний восторженный танец по траве и грядкам. Тогда мне становилось больно какой-то смутной радостной болью и ты блуждала каким-то бессознательным хаосом у меня, тем хаосом, который еще дает новые всходы в сознании. И ты тяжело запира¬ла ворота для всего случайного и чужого. Тебя наверное боятся, потому что все отступило, обособилось, а ты вошла и заняла весь горизонт и все дали. Моя Ида, я не вижу и не знаю ничего сейчас кроме тебя. < >
Я пробовал писать там о том «отчаливании» от жизни, о том символическом умирании в бессмертие, о том, словом, обобщаю¬щем, удаляющемся духе, который так ясен и широк в тебе и кото¬рый ты даже часто почти дословно, так же как и я иногда с вынуж¬денной нескладностью выражаешь на почти моем языке. И это «почти» конечно в твою пользу: ты ведь заметила уже вероятно с неприятным изумлением, как бессилен я, какой у меня немного¬численный выбор нужных и приобретенных тобою слов; ведь мне сейчас совсем не до этого.
Впервые. — Черновик письма. Датируется по содержанию. И. Д. Вы¬соцкая — дочь чаеторговца и мецената Д. В. Высоцкого, о которой Пас¬тернак писал в «Охранной грамоте» (1931). Письма Пастернака к Высоц¬кой не сохранились.
1 Имеются в виду А. О. Гавронский, двоюродный брат И. Д. Высоц¬кой, ставший впоследствии кинорежиссером, его будущая жена Е. Гаврон-ская и И. А. Добровейн, тогда студент консерватории. Наталка — не¬известное лицо.
2 Во втором наброске этого же письма, написанном на следующий день, Пастернак писал об этом вечере: «Вчера в Чудовском был ослепи¬тельный Седер; весь стол был в розах, несколько новых людей, смех, не¬принужденность, потом полнейший мрак к десерту с иллюминованным мороженым, которое проплыло сказочными красными домиками между черно-синих пролетов в сад, при натянутых шутках. Потом опять снеж¬ная скатерть, электричество в хрустале и розы. А потом желтый зал и голу¬бые девочки, потом полумрак и какая-то легенда, разыгрываемая лучами пламени в зеркалах, сваями мрака в окнах, твоими прелестными сестрами и Зайкой и скучной пепельной пошлостью остальных». Дом Высоцких на¬ходился в Чудовском переулке в районе Мясницкой улицы.
3 Объяснение этого образа во втором наброске письма к И. Высоц¬кой: «Знаешь, ты — как ангел-гонитель! Ты вошла в мой мир и сделала многое чужим и отдаленно-тусклым, и замкнула вновь какое-то полное одиночество; мое одиночество с тобою. Смотри, сколько было людей, ко¬торых я называл близкими: [Саша], Зайка, Женя, Наталка и кто-то еще.
И все изгнаны при одном твоем появлении. И знаешь, начались первые лирические дни и необыкновенные ночи, я покинул наш союз около Саши, остался один, и я чувствую, как ты бродишь, как ты шагаешь на рассвете в том мире, который мой и только мой. Все стали чужими и отсутствующи¬ми — кроме Саши, а ты — какая-то глубокая лучистая радость, которой я жду». См. также: «Можно было бы ангелами-гонителями стать друг возле друга и сделать всех чужими…» (письмо № 19).
4 Ср. в «Охранной грамоте» (1931) о влюбленности в Высоцкую: «…Очевидность чувства, которая каждое утро опережала все окружающее достоверностью вести, только что в сотый раз наново подтвержденной».
18. С. Н. ДУРЫЛИНУ
Июнь 1910, Москва
Ну как Ваше здоровье, дорогой Сережа? Вчера я лег спать с воскресеньем над Клязьмой, у вашего дивана, в ухабы которого падает столько чудных вещей, ритмов и даже босой доктор Кноп; и потом представились жасминовые детки на крокете за окном, и все возможные теории. Вот видите, я хотел повторения. Но это не выйдет, я не могу поехать к Вам. А что такое например среда на фабрике? Или четверг? Вот я возьму да и посмотрю, как вы вра¬щаетесь там вокруг солнца.
Когда я шагал
