англ.).

7 По легенде, император Священной Римской империи Фридрих I Барбаросса не умер, но, сидя в пещере на троне, спит и ждет, что его разбу¬дят, когда Германия окажется в опасности.

8 Книга Асеева. Об этом же впечатлении Пастернак телеграфировал Боброву, получив книгу: «Получил твою книгу. Нравится. От души поздрав¬ляю. То, что писал <в> письме <к> тебе <о> безупречности Николая, от¬носится больше <к> тебе. Костя прав. Обнимаю» (13 февр. 1917; «Встречи с прошлым». Вып. 8, 1996. С. 273).

9 Имеется в виду письмо № 146.

10 Философ М. П. Столяров и его жена.

163. С. П. БОБРОВУ

14 февраля 1917, Тихие Горы

Дорогой Сергей!

Спасибо большое за книжку. Ты либо глупишь, либо лицеме¬ришь, хаючи «Алмазные леса». Что за бессмысленная надпись?!1 Тебя надо проучить за нее: об «Алмазных лесах» ты услышишь ровно де¬сятую часть того, что услышал бы, не сделай ты такой надписи. А так как я не шучу сейчас, то погоди минутку, вперед надо мне прики¬нуть, что сказать тебе, что оставить несказанным. Так. Номер пер¬вый. Разъяснение поздравительной моей телеграммы остается под спудом. Пусть тайна ее останется для тебя тайной. Воображаю, как вкусно ее перепутали! Там стояли рядом два слова: «Костя прав» (о задушевности)2. Готов об заклад побиться, что это заявление яви¬лось к тебе в костюме костоправа. Ты ликуешь? «Комментарий зад-вигался»? Не спеши радоваться. Сопоставление с первым впечат¬лением от Николаевой Оксаны останется под покрывалом. Вооб¬ще, разбора не будет. Можешь домой идти. На прощанье только вот что. Больше всего мне нравятся $VII, §XI, $XII, $XIV (это о цельных вещах). Частями: I (строфы 1 и 2-я, 2-я особенно две первые стро¬ки: «Жизнь, ты как красная роса»), еще I («Благословлял земные долы»: первая строфа; чем она нравится мне — не скажу — это под¬чинено девяти молчаливым десятым, 9/10-м. IV (очень хорошо:

Земля протягивает свою лампаду На краткий звук, на ночи зов)

VI, VIII, последняя строфа IX (здорово, Сергей!)

Волна небес у дымов брега Мои покачивает слова.

Как пени… и до самого конца; так что можно сказать SIX. Так и есть. Я просто пропустил в ряду интегралов эту вещь. X две пер¬вые строфы и конец. В особенности вторая.

Не пред тобой ли охладели Сказанья ровные росы. -я страница, конец

Рая метанные в небе сны. Слабеющими очами Обнимать этот тонкий взор. Морей застывших и далеких Мне будет ли сиять венец.

На глади ночи этот зыбкий И неистомный лабиринт.

Я понимаю тебя. Тебе стыдно, что книга эта сыграна тобой не на барабане? Это-то и нравится мне. Думаешь, не услышат тебя? Это-то и не нравится мне. Что за грязное отношение к своей музе, Сергей! Ты-то ведь понимаешь, что я не шучу. Но мне трудно го¬ворить с тобой. Девять десятых все меня с толку сбивают. Боюсь то и дело, что язык равновесие утратит и тогда… Так ты можешь домой идти, Сергей. — Прекрасное предисловие. В особенности хорошо написана первая часть: верно, глубоко, без лишних слов, т. е. без лишнего «образного пустословия», — в духе книги. Про¬читав это вступление, я почувствовал как-то сразу и как-то эле¬ментарно просто и живо (в таких как раз случаях и волнуют осо¬бенно подобные мысли), что вкус духовной зрелости уже усвоен нами, что если и не созрели мы еще, то понятие о духовной зрело¬сти у нас имеется (прости, что и себя в это широкое «мы» вклю¬чаю); я полагаю, Сергей, что в этом как раз залог того, что поэзия (хотя бы и не нами) будет когда-нибудь выведена на ту царскую дорогу, с которой ее свели в детские, в альковы, в притоны теур¬гии ли или разврата — безразлично. Замечательно, что о духе зре¬лости символисты имели представление самое слабое; пусть они и космогонии изготовляли — от слов их о космосе веет каким-то космическим провинциализмом. Так говорят о столицах в самых отдаленных захолустьях никогда не бывавшие в них. Как ты дума¬

Вся 36 XVI-XVII XVIII

XXI

ешь, Сергей, сколько провалов в глубокомыслие вырыл бы сим¬волист из матерых, заставь он себя, например, написать что-ни¬будь подобное Гамлету? Т. е. поставь он себе такую задачу. Как со¬шлись бы брови при самом уже начертании заглавия? Это было бы сплошным провалом всех глубин. Мне очень нравится простота твоего слога во всем первом абзаце (особенно на первой страни¬це). О содержании я и не говорю! Молодец! Ты знаешь, что к та¬ким темам надо подходить запросто, как к свычному предмету, как к таблице умножения духа, на таких предметах воспитанного, без лишней и ложной Иерихониады3. За твоей книжкой потянуло меня к Вам в Москву. Хотелось бы сойтись с тобой и с Костей. Раньше мая об этом и думать не придется по невозможной трудности и финансовой недоступности сообщения. Вообще-то говоря, я рад, что здесь. В Москве не имел бы той, что здесь, возможности рабо¬тать. А работать хочется.

Прости, Сергей, что такую шумиху поднял вокруг посланных тебе стихов. Вчера еще писал Косте об этой вещи приблизительно в том же тоне, что и тебе. А теперь стыдно мне. За эти сутки про¬шла для меня целая вечность. «Наброски» отошли в какое-то по-будничному далекое прошлое. Скучно и тяжело. Но писать поэму все же не оставлю. Если можешь и хочешь, напечатай ее все же, как я тебя просил. Пускай и не интересная, она для меня очень характеристична. Рад быть в ответе за нее. Обнимаю тебя.

Твой Боря

Впервые: «Встречи с прошлым». Вып. 8, 1996. — Автограф (РГАЛИ, ф. 2554, on. 1, ед. хр. 56). Датируется по содержанию; Бобров получил пись¬мо 25 февр. 1917 г.

1 «Дорогому Боре — не обижайся, коли скучно будет». Надпись при¬ведена в письме к Локсу № 162.

2 Текст телеграммы 13 февр. 1917 см. в коммент. 8 к письму № 162. В ней говорится не о задушевности, а «безупречности Николая».

3 Имеется в виду библейская история о разрушении стен Иерихона звуками священных труб (Нав. 6).

164. РОДИТЕЛЯМ

Конец февраля 1917, Тихие Горы

Дорогая, дорогая мама! Получил твою открытку, родная! Что же ты грустишь. Не надо! Два месяца эти и не заметишь как прой¬дут, а в мае увидимся1. Грустно и мне: не спорится что-то у меня за последнюю эту неделю работа моя. А я-то думал Бог весть чего навезти к весне, вас порадовать. Вот и не придется видно, боюсь я таких, ни от кого кроме самого себя не зависящих заминок. Уп¬рется что-то в тебе и — ни с места.

Судя по открытке, Жоня так-таки и не получила письма мое¬го в срок. Жаль. Зато Лидок будет счастливей2. Стал уже подумы¬вать о лете. Все чаще мечтаю и все с большею верой в исполни¬мость этой мечты о драме (классического типа, но в современном духе — т. е. как я современность понимаю) — …боюсь сказать — о ком3. Для этого придется мне много в Румянцевской библиотеке поработать.

Здесь я усвоил себе некоторые рабочие навыки (не в технике, но в обращении с собою как с ленивым невольником). Куда исче¬зает то, что называется вдохновением, когда побыв у тебя несколь¬ко суток, вогнав в пот холодный и лишив сна — оно уходит не ос¬тавив даже воспоминания о том, каково оно с виду, чтобы можно было его потом разыскать и приволочь к себе?

Каждый новый раз это — вещь совершенно новая, и хотя по первому дыханию уже узнаешь: это оно — вглядеться в него не ус¬певаешь. Что за притча! А Боборыкины пишут двухтомные «Пси¬хологии творчества»4.

Очень уж люблю я это слово! Страх как люблю. Вообще, надо сказать, много живых слов, с мякотью и с соком развел современ¬ный интеллигент! Ах, мама, надоел я вам верно всем — моими «ли¬тературными» письмами этого года.

Крепко, крепко тебя обнимаю. Целую папу, Шуру, сестер.

Твой Боря

Впервые: «Знамя», 1998, № 5. — Автограф. Датируется по содержанию.

1 Пастернак вернулся в Москву в начале марта 1917 г., узнав о Фев¬ральской революции, незадолго до этого он писал: «А ведь может быть скоро я и приеду, дорогие мои! Папа и мама родные, объясните тем из на¬шей семьи (Жоня, Лида, Шура) — кто этого не знает: что собственно оз¬начает: любить вас до самой болезненной крайности и не иметь сил ску¬чать по вас, и скучать вместе с вами, по поэзии, по трехмерном нормаль¬ном пространстве для тех вещей, которые еле-еле представляют себе пла¬ниметрически сейчас и, значит, вовсе себе не представляют» (там же. С. 188).

2 День рождения Жозефины 6 февраля, Лидии — 8 марта.

3 Речь идет о замысле драмы «Смерть Робеспьера», о которой Пас¬тернак писал в 20-х числах февраля: «…я задумал действительно крупную вещь и ее исполню. Но ее даже и набрасывать нельзя, не имея соответству¬ющих материалов. За ними только дело и стало. Придется, как приеду в

Москву, поработать в библиотеке» (там же. С. 188). См. коммент. 1 к пись¬му Локсу JSfe 162.

4 П. Д. Боборыкин — автор многочисленных романов, повестей, драм и теоретических сочинений о мастерстве актера, о теории европейского романа и пр. Двухтомную «Психологию творчества» Пастернак ему при¬писывает иронически.

165. С. П. БОБРОВУ

1 марта 1917, Тихие Горы

Дорогой Сергей!

Рад, что понравилась тебе статья о Маяковском. Хочется ви¬деть тебя. Сергей, если мои пассеистические тенденции (о, это не пассеизм) — и теперь тебя от меня не оттолкнут, то тебе предстоит много со мною потрудиться — …Масса мыслей. Что писать пере¬стал? Если не обманываюсь — если это не самообольщение — если это не висячие сады бессонницы, то ты не пожалеешь, что я о Вя¬чеславе и Белом статей не писал.

Вот черновой отрывок (не скажу откуда)1. Если плохо, не сер¬дись. По этому отрывку о целом судить нельзя. Ни о том, что в целом происходит, ни что производится им или должно производиться.

Буду скоро в Москве. Хотя боюсь, не дадите работать — по-нима<й> как надо. — Ах, как надо мне с тобой повидаться. А соб¬ственно рано еще. Но здесь невыносимо.

Ваша приписка, милая Мария Ивановна, привела меня в во¬сторг неописуемый. Чем рассмешить мне Вас в благодарность за Ваш лаконический и меткий юмор? Не стану и пытаться.

Ах, здесь была раз замечательная сцена. В приложениях к «Ниве» имеется книжка рабочих записей Чехова (наброски сюже¬тов, «подслушанные» — знаем мы — выраженья — etc.). Читалось за столом. Восхищались. Что значит мастер!.. «Чем занимается ваш супруг? — Принимает пилюли» и т. д. Я поманул маленького ин-фанта за дверь — (Сергей его знает, малыш хоть куда!2) и посове¬товал ему брякнуть на другой день, что в голову взбредет, побес-смысленней, а спросят откуда, сказать — из белой