Вы и вообразить себе не можете, как чудесно, насколько впору и кстати Вы вдруг вспом¬нили обо мне.
Вчера все вечером вышло. А при этой работе, в напряжении, заметил я, сгораешь чудовищно быстро. Подхожу я к окну, веско так, с думой на неделю, как быть, что-то завтра Бог пошлет, ночь темная, непроглядная, обычная стрельба в вымершем городе — что-нибудь пошлет непременно, думаю, кого-нибудь, нематери¬альное что-нибудь, поддержку какую-нибудь, или радость на под¬топку, знаете, бывает так. И что же, утром звонят по телефону, длинный разговор о каком-то сборнике, назначаю плату, прини¬мают, о радость! — как Вас звать, очаровательный тенор — так-то и так-то. Раз. А потом брат ко мне является: посылка тебе от Оль¬ги говорят Тимофеевны, если не спутали у Ушковых в конторе.
Нет не спутали в конторе у Ушковых, только не сказали ему, чем я заслужил у Вас такую память, щедрую такую и животворя¬щую?! Ах, милая Ольга Тимофеевна, да объясняй я Вам битый час значение совершенного Вами, Вы ведь все равно вполне не пой¬мете, что это за богатство, как просто — проницательно, свобод¬но и благородно вышло это у Вас и — пришло ко мне от Вас и от вчерашнего Бога.
Вы не смейтесь, пожалуйста, я ведь сам сумасшедший немно¬го, по-своему суеверен, и вероятно уже стар и дик душой — и год этот — ужасный, и город этот голодный, смертоносный и разру¬шающийся, не произведший за этот срок ни одной живой пылин¬ки, — все это, взятое вместе, способно лишить толковой речи хоть кого.
Но довольно об этом. Теперь Вы и сами уже уверились, что Вы — ангел. Сегодня как раз Фанни Николаевна уезжает. Страш¬но хотелось бы послать Вам чего-нибудь хоть отдале-е-е-нно на¬поминающего о значении Вашей посылки. Но в Москве ничего такого не найдешь или если есть что, так нет приступу. Вам рас¬скажут побывавшие тут. Что мы одним чудом спасаемся, знайте Вы, одно из его чудесных орудий.
А потому, не взыщите ради Бога, на том ничтожном, что по¬прошу передать Фанни Николаевне — Вам. Говорят, у Вас в этом недостаток ощущается. Это чистый вздор, но Вы ведь не осудите меня за то?
Я расспрашивал Фанни Николаевну о Вас и Якове Ильиче, она что могла и имела рассказала мне, только немного. Вот будет хорошо, если Вы напишете мне, как живете и что думаете, вспо¬мянув, как чудно сиживали мы зимними вечерами в той всегда превшей комнатушке, где занимались военными и продоволь¬ственными и, в общем, татарскими делами. Вы, — сдерживая ду¬шивший Вас смех; я закуриваясь до одурения; В. Е. — насмешли¬во и резонно косясь из-под пенсне. А «картины» (кинематограф)! Существует ли он еще?
Вы где теперь живете? Напишите мне непременно. И пусть Яков Ильич, как приедет, коли будет охота. А я Вам отвечу. А к тому времени лед тронется, и с навигацией может наладится по¬чта. А то с оказией: от Вас ведь ездят в Москву рабочие и служа¬щие; и я тоже буду наведываться.
Скажите, счастливее ли стали у Вас люди в этот год, Ольга Тимофеевна? У нас — наоборот, озверели все, я ведь не о классах говорю и не о борьбе, а так вообще, по-человечески. Озверели и отчаялись. Что-то дальше будет. Ведь нас десять дней сплошь бом¬бардировали2, а теперь измором берут, а потом может статься под-вешивать за ноги, головой вниз, станут.
Ну, прощайте. Еще раз огромное спасибо. И еще от людей Вам неизвестных, которых тоже попользовал. Дружески жму Вашу руку.
Ваш Б. Пастернак
Привет Якову Ильичу. Поклоны всем, кого встречаете и кто заслуживает.
Впервые: Борис Пастернак. Из писем разных лет. М., 1990. — Авто¬граф (собр. А. Б. Збарского). О. Т. Збарская — жена Я. И. Збарского, бра¬та Бориса Ильича. После отъезда Пастернака и Б. И. Збарского из Тихих Гор семья Я. И. Збарского оставалась там.
1 Имеется в виду роман, отделанное начало которого было издано как повесть «Детство Люверс».
2 Речь идет об октябрьских боях в Москве.
172. А. Л. ШТИХУ
21 декабря 1917, Москва
Милый Шура!
Мне неприятно, что мы так расстались. В ту сцену в передней и на лестнице затесалась легкая фальшь, в которой ты никак не повинен, и я намеренно обострил неловкость. Отсюда и безобра¬зие прощанья. Мне тем сильней и живее хотелось бы твоего изви¬нения, т. е. чтобы ты извинил меня, что нам, вероятно, очень, очень долго совершенно невозможно будет встречаться. По крови я ев¬рей, по всему остальному за ее вычетом — русский. Института рыцарства не знала история ни того, ни другого народа. А других этнографических элементов в моем мире не имеется, как бы я к этим двум имеющимся ни относился. Мы наверное разойдемся с тобой в понятиях о благородстве и мужественности, в которых я всегда расхожусь с теми, кто в них замешивает романтизм. С пос¬леднего для человека начинается слабость и туман. Я не люблю ни того ни другого.
Ты, кажется, любишь Лену1. Уже само предупреждение о том, чтобы ты со мной о ней не заговаривал, заключало бы довольно двусмысленности для того, чтобы на долгое время отказаться от всяких встреч. Это неприятно и нескладно, но делать нечего.
Твой Боря
21.XII.17
Впервые: «Россия». Venezia, 1993, № 8. — Автограф (РГАЛИ, ф. 3123, on. 1, ед. хр. 36).
1918-1921
173. С. П. БОБРОВУ
16—17 июля 1918, Москва
Дорогой Сергей!
Прощу тебя о большой дружеской услуге: прочти начало рома¬на1, о котором слышал отзывы самые противоречивые, из всех мне¬ний дороже мне, конечно, твое и вот отчего до последней минуты колебался и избегал тебе его показывать — это должно было про¬изойти в минуту решительную, в момент последней авторской чит-ки, так как вкусу я учился между прочим и у тебя, в чутье твое верю больше, чем в свое собственное, а что до нелицеприятия и беспри¬страстия, то и в этом отношении я тебя безмолвно и со стороны испытал. Мне очень важно будет знать твое суждение об этом опы¬те. Может быть припомнишь все, что случалось мне зимой гово¬рить насчет объективных форм, нейтрализованной художнической среды, заботы о человеке и тому подобных модерантически-пас-сеистских2 вещей. Ну вот, все эти соображения отразились на этой вещи. Иногда приходит в голову мне, что все-таки ведь, невзирая на всяческие эти scrapules*, роман писал я, и тогда мне становится легче среди чада всех этих, как оказалось, ненужных и мало чем со мною связанных сомнений. Надо, вероятно, пройти и через эту от¬вратительную полосу восстанья на все, что в тебе живого есть, в угоду неизвестно каким неорганическим и чуждым моментам.
Перед тем как приступить к обработке существеннейшей вто¬рой и наисущественнейшей третьей части, мне бы хотелось как-нибудь реализовать или по крайности заручиться видом на реали¬зацию целого на основании переписанных 3/4 первой части. А на¬перед надо навести порядок в своем собственном отношении к
* сомнения (фр.).
вещи. Тут-то ты и должен мне помочь своим суждением и сове¬том. Очень тебя прошу, если есть время, не откладывай чтенья в долгий ящик и займись этим, как только можно будет.
Не знаю, надо ли делать это замечанье: вторая и третья скреп¬ленные порции (тетради) связаны воедино попыткой показать, как складывается в сознании момент абстрактный, к чему это впос¬ледствии ведет и как отражается на характере. Тут это показано на идее третьего человека.
Если захочется тебе и придется, можешь делать заметки каран¬дашом на левых половинах. Я буду тебе за это несказанно призна¬телен. Лундберг (вот не ожидал!) вещь забраковал как сонную, скуч¬ную и добродетельно-тенденциозную по внешнему тону и виду.
На два дня уезжал к родителям3, эту неделю вероятно пробу¬ду тут. Зайду послезавтра.
Роман будет называться «Три имени» или что-нибудь в этом духе. Пока что это неважно. Пред тем как кому-нибудь сдавать, слегка местами подчищу — lim=0. Так что смотри на это как на беловой список.
Твой Б. Я.
Впервые: Собр. соч. Т. 5. — Автограф (РГАЛИ, ф. 2554, on. 1, ед. хр. 56). Дата получения 18 июля 1918.
1 Речь идет о начале романа «Детство Люверс», рукопись которого со¬держит пометы Боброва (РГАЛИ, ф. 379, on. 1, ед. хр. 25).
2 То есть: умеренно-традиционных.
3 Лето 1918 г. родители Пастернака жили на даче в Очакове по Киев¬ской железной дороге.
174. В. Л. КАРПОВУ
2 января 1919, Москва
Милый Володя!
Я думал зайти за тобой поутру и предложить тебе пройтись со мной, предполагал пойти на Павелецкий, осмотреться среди юж¬ной контрреволюционной провизии, как собирался, да вспомнил, что ты гимназист и утром тебя дома быть не может. Нам не удаст¬ся свидеться сегодня, я ночь сплошь работал и с трех часов, вер¬но, лягу спать. Так что ты и по телефону мне не звони до девятого часа вечера, а то это дело трудное — днем уснуть. Завтра либо пос¬лезавтра снесусь и сам с тобой по телефону, очень хочется тебя повидать, вчера я ждал тебя и ты меня успокоил, сказав, что гости у тебя, а то я стал тревожиться, не сбился ли ты с дороги, ведь в таких потемках даже профессора и кошки названья улицы не раз¬берут. А у нас тут фонари коптили и при старом режиме, когда в общем было в Москве светлей. Если застану маму сейчас, то на словах ей все передам.
А если мое посещенье ограничится одной передачей тебе кни¬ги1, то не забудь передать ей и папе мой привет, как это ты навер¬ное опять забыл сделать.
До свиданья, милый. Я страшно устал.
2.1.1919
Впервые. — Автограф (собр. В. Л. Карпова).
С Володей Карповым, сыном известного химика Л. Я. Карпова, Па¬стернак занимался предметами в Тихих Горах и очень полюбил его. См. о нем в письмах родителям 1916—1917 гг. из Тихих Гор. По приезде в Москву завязалось семейное знакомство с Карповыми; Л. О. Пастернак сделал с Л. Я. Карпова несколько портретов.
1 Л. Н. Толстой. Детство, отрочество и юность. Изд. Т-ва И. Д. Сыти¬на с дарственной надписью: «Милому мальчику мрачного и страшного вида, но очень сердечному и хорошему, Володе Карпову с лучшими поже¬ланиями успехов и беспечного детства и отрочества от Бориса Пастерна¬ка. Москва 1/11919 н. ст.» (собр. В. Л. Карпова).
175. П. Н. ЗАЙЦЕВУ
1919, Москва
Благодарю, Вас, Петр Никанорович, за обе услуги (мне и Ив-неву)1. Расписки прилагаю. Если не сбился в счете, то должен будто 6 рублей Вам сдачи (104 + 150 + 100 = 354, а послано 360, — види¬те — соображаю).
Но у меня не было мелочи и это останется за мной. Непре¬менно, как только сможете, соберитесь ко мне. И непременно предупредите по телефону. Да не откладывайте, смотрите, до мое¬го выхода на
