потерянными не счи¬таю. Такую ванну следовало принять, значенье ее, вероятно, вос¬питательное и школьное. Значенья этого я, вероятно, еще не в силах оценить. Оно скажется на первой же вещи, которую я возьмусь писать.

Но, к сожаленью, в последнее время эта вещь попалась на гла¬за нескольким молодым беллетристам, и они превознесли ее пре¬выше небес. Видел ее и Горький. Боюсь, что верить в искренность его слов мне нельзя, так как однажды (по роковому недоразуме¬нью) очень резко и незаслуженно его обидел3. Большие люди в таких случаях до гипертрофии доводят беспристрастье и, боюсь, такого происхожденья и его советы относительно этой вещи и по¬хвалы4.

Прочтите ее, Вяч. Павлович. Превозмогите психологизмы, там есть и свежие места, существенные, но читайте подряд, мне очень дорого и важно Ваше мненье.

Ваш Пастернак

Впервые: ЛН. Т. 93. — Автограф (РГАЛИ, ф. 1328, on. 1, ед. хр. 268).

В. П. Полонский — литературный критик, с 1921 г. редактор журн. «Печать и революция», директор Дома печати, где регулярно устраивались литературные вечера. Приводим текст записки от апреля 1922 г.: «Глубо¬коуважаемый Вячеслав Павлович! Бели у Вас ближайшая программа еще не составлена (на Страстную), то прошу Вас меня на пятницу не объяв¬лять. Совсем не сообразил, что это на Страстной выйдет. Поместите меня, пожалуйста, на пятницу через неделю (21/IV). Ваш Б. Пастер¬нак» (РГАЛИ, ф. 2208. Новое поступление).

1 Речь идет о «Детстве Люверс».

2 В 1918-1920 гг. были переведены три стихотворные драмы Клейста, интермедии Ганса Сакса, поэма Гёте «Тайны», стих, бельгийского поэта Шарля ван Лерберга, комедия Бен Джонсона «Алхимик».

3 См. письмо N9 182 и коммент. к нему.

4 Свое отношение к «Детству Люверс» Горький выразил в предисло¬вии к неосуществленному американскому изданию: «…можно надеять¬ся, что эта книга разбудит много хороших мыслей о маленьких людях, которых мы весьма беззаботно вводим в наш огромный, но все-таки тес¬ный, шумный, но не очень веселый мир» (ЛН. Т. 70. С. 310).

186. В. В. БУДАНЦЕВОЙ

14 сентября 1921, Москва

14-IX-21

Милая Вера Васильевна, Я пришел вместо Сережи.

Soit tranquille. Je sois libre, mats il faut mentir pour te transporter it Дом матери и ребенка. Сергей

Сер<ежа> сегодня попал в засаду. Обещали освободить дня че¬рез два или скорее. О Вас хлопочут. Все сведения с санкции Льва Л<ц> и Бориса Леонидовича. Т. Левит

* Будь спокойна. Я свободен, но надо врать, чтобы пере¬вести тебя в (фр.).

Целую, до скорого свиданья в лучших условьях. On vous racontera Que Serge alia & prison, mais c’est une invention de nous tous. Nous somme ici, trois bohemiens que nous sommes, et nous nous cassons les tltes, en cherchant des moyens etc. etc.*

Крепко крепко целую

Yankey doudle!!

Preussische Kriegsgefangenenausschusskomission**. Адрес происходящего: Napoli. Riva del Volin***. Покупка и про¬дажа.

Боря Пастернак

Волин беспокоится, что Вас обеспокоит такое количество языков на одной странице1. Хотел приписать и он, но ушибся се¬годня, т. к. шепотом разговаривал с человеком поблизости от… неудобно, —**** фонаря.

При сем прилагаются: 2 ф. белого и2ф. черного хл<еба >, 2 ста¬кана молока и 34 золотника масла.

Кланяйтесь Борису Сергеевичу1. Т. Левит

Впервые. — Автограф. В. В. Буданцева (Ильина) — поэтесса, жена С. Ф. Буданцева. Письмо адресовано в больницу, где В. В. Буданцева родила сына Бориса. Письмо написано тремя разными людьми: жир¬ный курсив — рука С. Буданцева, курсив — Т. Левита., прямой — Пас¬тернака. Шутливая форма, обыгрывающая будничную реальность тех лет, — арест мужа, — прикрывает намерение забрать Веру Васильевну с ребенком из больницы; продукты, посылаемые ей в передаче, убеди-тельно передают голодную обстановку времени и опасность затяжного пребывания в больнице. С поэтом и прозаиком С. Буданцевым Пастер¬нак познакомился в 1920 г., когда Сергей Федорович работал в ЛИТО и потом был членом президиума Союза писателей (1920-1921). Шутка веселых «цыган» обернулась в 1937 г. страшной реальностью ареста и расстрела С. Ф. Буданцева, к тому времени ставшего известным проза¬иком.

1 Имеется в виду участник революции и член редколлегии «Правды», партийный функционер Борис Михайлович Волин.

2 Новорожденный сын Буданцевых.

* Вам расскажут, что Сергей попал в тюрьму, но это наша выдумка. Мы все тут, три цыгана, ломаем голову, выис¬кивая способы и т. д. и т. д. (фр.).

** Немецкая комиссия по делам военнопленных (нем.).

*** Неаполь. Набережная Волина (ит.).

**** Так в письме.

187. Л. Л. и Ж. Л. ПАСТЕРНАКАМ

23 ноября 1921, Москва

23 ноября

О, Лидок! Я прочел твое замечательное письмо Шуре, где обо всем, и между прочим, о лекции в Фармакологическом институте за городом. Какие счастливые папа и мама, что у них такие оду¬хотворенные, чтоб не сказать больше, законченно-исправные, оглушительно перворазрядные дочери! Как все это близко, когда перечисляешь ты вещи, на которых можно разгуляться испаряю¬щемуся, рвущемуся вверх и наружу, к Богу и в выразительность, взрывчатому и воспаляющемуся духу.

О, молодец, родная, родная моя. Ты такая талантливая! А Жо¬ня! Если у нее и не бывает таких завидных по конкретной художе¬ственности страниц, то это оттого, что как торпеда, она вся эластич¬но, целостно и упруго пущена за все заборы проб, исполнений, по¬пыток и присестов в сферу законченного, кристаллизующегося со-вершенства. Этой остается только подняться и летать, и летая, поучать, на словах или даже безмолвным примером. А сейчас я вспомнил ее первые письма с дороги и покаялся: нет, она в выраже-нъи безумнее и смелее только, она —- экспрессионистка, а это —- верь моему опыту, труднее и терзательнее, чем твое. Но, на днях, твое слово о Черемушках!1 Или, —- сейчас — эта академическая зима в Берлине.

Твои обмолвки о моем недовольстве вами справедливы; но основанья для этих обвинений — в первых моих письмах; эти ос¬нованья шатки, как и они. Мне представлялось, в виде специфи¬ческой возможности для вас, —- особых, —- именно все то, что ты так легко и вдохновенно, вскользь, сегодня в своем письме огово¬рила. И я боялся, что этою возможностью вы не воспользуетесь. Что пласты четырехлетней косности (математика ржаных рацио¬нов; рационализм карточной системы; романтика, то есть неиз¬вестность ближайшего будущего ванны или водопровода) — что эти противоречивые пласты, что эта гроза однообразья встанут между вами и вашей молодостью и одаренностью, личною и той, за которою в потенцированном виде вы ходите в университет. Я бо¬ялся, что 1) либо затмит это недавнее прошлое блеск того, чем твое письмо наэлектризовано; 2) либо же оно извратит ваш взгляд на семью, на братьев, на родителей, на Волхонку и Фазаний уголок2. Я боялся, что вы успокоитесь на неисчерпаемости этой знакомо-сти, и будете жить ею, и забудете о черпаках, которые добываются вне семейной неисчерпаемости, в том витаньи, которым отдают твои бега по Берлину, в том университете, где ты так завидно взвол-новалась, вероятно, когда вам жали руку. Дорогие, милые тради¬ции des akademischen Brauchs*. Так было и при мне3. Шарканье, рукопожатье при имматрикуляции etc. etc. Неужели кто-нибудь осмелится сказать вам, что это неэмансипированно и смешно? А — равное органу в средневековьи — разнообразное движенье по современному городу! Надземность, подземность, отрывистая сверстка и разверстка этих светопульсирующих пролетов через цветные часы: туманные, поперечные, продольно-бережные, угольно-вокзальные, плачуще-снежные, за Bellevue!

Это начато назад с неделю. А теперь: раскройте рты. Сейчас будет взрыв. Сейчас будет страшный взрыв благодарности!4 О, мученицы, подвижницы! О, штаны, штиблеты, о Келлер и Рабин-дранат! О золотые мои!

А теперь: закройте рты и подберите брюки и юбки. Сейчас будет потоп. Сейчас будет потоп растроганности и изумленья!

Все чудно, что пишешь ты, Жонюриноцеросочка5, о нет, о Боже мой, о конечно, не носорог, нет, Жонечка, Жонечка! Все чуд¬но, что пишешь ты в Дюшене, все понимаю, но напрасно ты ду¬маешь, что я настолько в бытии. И ничуть вы меня не знаете. Я не только был такой же, как ты, я в этом лирико-этическом (должен-ствующем) уклоне зашел, было время, слишком далеко, не дай тебе Бог идти так же, это вредно и опасно. И все, что пережила ты и твоя запись, и все это — это я сам, только у тебя выразительнее, резче и удачнее. А твое письмо о перспективе Средневековья и о Данте — массивная, душевно зрелая и действительная истина. Когда я Боброву рассказал, он думал, я присочинил, тоже понял, — мы до твоего письма с ним за дней пять тогда говорили о том же и все карачкались, а у тебя резко, исчерпывающе, рельефно. —

Глупые дети, если бы вы знали, сколько я учился «вести себя» так, чтобы ничего не было видно! А вы — «он, мол, другой, он — то, он — се» и когда это сталось?

Но это не упреки и не претензии. Куда бы вы девались, если бы стали писать и мне? Честное слово не кривлю душой. Прошу, не пишите.

А Фришманы действительно душевные, милые люди6. Письмо лежало более 10 дней.

* академического уклада (нем.).

Впервые: Письма к родителям и сестрам. — Автограф (Pasternak Trust, Oxford).

1 О совместном с братом походе за картошкой в деревню Черемушки вспоминала в своем письме Лидия.

2 Название пансиона в Берлине, в котором жили родители.

3 См. письмо из Марбурга N° 43.

4 Конец письма вызван благодарностью за посылку и сопроводитель¬ное письмо от Жозефины с приложением книг, которые Борис просил ему прислать: «Переписку Поля Гейза с Келлером», новые романы Ромена Рол-лана и Рабиндраната Тагора.

5 От слова rinoceros — носорог (фр).

6 Семейство Фришманов по приглашению Л. О. и Р. И. Пастернаков заняло после их отъезда освободившиеся комнаты в квартире на Волхон¬ке. Они бежали во время войны из Полесья и собирались вскоре пере¬браться в Берлин, где жил брат отца семейства — поэт Давид Фришман, вскоре внезапно скончавшийся, что изменило их планы, и они остались обитателями квартиры до 1940 г.

188. Е. В. ЛУРЬЕ

22 декабря 1921, Москва

Среда 22?/XII. 21

Женичка, я из твоего отсутствия не создам культа, мне ка¬жется, что я не думаю о тебе, сегодня первый «спокойный» день у меня за последний месяц, но — весь этот день у меня, со вчераш¬него, — безостановочно колеблющееся сердцебиение, точно эти пульсации имитируют что-то твое, дорогое и тихое, может быть ту золотую, рыбковую уклончивость, с которой начинаешь ты: «ах попа<лась...>».

Такова и погода, таковы и встречи. Т. е. я без шума и без дра¬матизма, звуковым и душевным образом, полон и болен тобой.

Женичка, Женичка, Женичка, Женичка! Ах я бы лучше ос¬тался при этом чувстве: оно как разговор с собою, оно глубоко¬мысленно бормочущее, глухо каплющее, потаенно-верное, — хо¬дишь и нехотя перелистываешь что-то тысячелистное в груди, как книгу, не читая, ленясь читать. Я бы остался при нем и не писал тебе, если бы не родная твоя шпилька! Я убирая, отодви¬нул диван, она