Вас видеть иначе, нежели всегда хотел, — а хотел и всегда, как хотел бы ви¬деть Ахматову или — (да Вы уже понимаете — два разряда), — за¬хочу, лишь только смогу польстить себя надеждой хоть отдаленно заплатить Вам тем же, чем Вы сегодня меня подарили. Если же Вы согласитесь ответить мне на это письмо по адресу: Berlin W. Fasanenstrasse 41, Pension Fasaneneck, Herrn Pr. L. Pasternack — мне — Вы доставите мне большую и мало еще заслуженную ра¬дость10. И не забудьте сообщить в письме, простили ли Вы меня или нет: просьба моя об этом — нешуточна и увесиста. О, теперь я понимаю Илью Григорьевича!11 Охотно в поклонении поменяюсь с ним местом. Может быть пошлю на Ваше имя недавно вышед¬шую «Сестру мою жизнь», вероятно без надписи, и Вы окажетесь единственным современником, дело которого одушевленнее, жи¬вее, и неожиданнее его самого, ввиду чего белеет только к лично¬стям обращенный титульный лист, в прочих случаях испещряе¬мый до отказу12.

А теперь, как проститься с Вами? Целую Вашу руку.

Потрясенный Вами Б. Пастернак

Впервые: Цветаева. Пастернак. Письма 1922—1936. — Автограф (РГАЛИ, ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 155).

1 Стихи из книги М. Цветаевой «Версты» (М., изд. «Костры», 1921).

2 «Версты» имели посвящение Анне Ахматовой.

3 Похороны вдовы Скрябина Татьяны Федоровны Шлецер были 24 апр. 1922 г.

4 Пастернак слушал Цветаеву в январе 1918 г. на вечере у поэта М. О. Цетлина и зимой 1920 г. в Союзе писателей, где она читала «Царь-Девицу». О первом он писал в «Охранной грамоте»: «Не зная и тогдашних замечательных ее «Верст», я инстинктивно выделил ее из присутствовав¬ших за ее бросающуюся в глаза простоту. <...> Мы обратили тогда друг к другу несколько открытых товарищеских слов». О втором вспоминала Цветаева в ответном письме 29 июня 1922 г. На ее вопрос к залу: «Господа, фабула ясна?», Пастернак ответил: «Фабула ясна, дело в том, что Вы даете ее разъединенными взрывами, в прерванности» (М. Ц. Собр. соч. Т. 6. С. 223).

5 В стихах Цветаевой Пастернак почувствовал близость с А.-Ч. Суин-берном, подобно тому, как Байрон слышен в поэзии Лермонтова. О влия¬нии на Рильке прозы Е. П. Якобсена Пастернак писал в очерке «Люди и положения» (1956): «Для Рильке живописующие и психологические при¬емы современных романистов (Толстого, Флобера, Пруста, скандинавов) неотделимы от языка и стиля его поэзии».

6 Цветаева уехала из Москвы в Берлин 11 мая 1922 г.

7 Похоронная процессия шла из дома Скрябина в Николо-Песковс-ком переулке по Плющихе на Новодевичье кладбище.

8 Речь идет о книге Маяковского «Простое как мычание» (1916), со¬бравшей его ранние стихи; зимой 1917 г. Пастернак писал на нее рецензию.

9 Французская поэтесса Марселин Деборд-Валъмор, автор проникно¬венных стихов о неразделенной любви, ее творчество служило образцом для молодого Лермонтова.

10 Пастернак давал адрес родителей, считая, что вскоре сам приедет в Берлин; Цветаева послала 29 июня 1922 г. по этому адресу свое письмо Па¬стернаку, оно было переслано ему в Москву.

11 Свое письмо Цветаевой Пастернак пересылал через И. Г. Эренбур-га, который сопроводил его запиской: «Дорогая Марина, шлю Вам пись¬мо Пастернака. По его просьбе — прочел это письмо и радуюсь за него. Радуюсь также за Вас — Вы ведь знаете, как я воспринимаю Пастернака. Жду очень Ваших стихов и писем! Нежно Ваш Эренбург». А. С. Эфрон вспоминала, что, прочтя записку Эренбурга, Цветаева сказала с усмеш¬кой: «Мы его любим — а он нас воспринимает!» (Ариадна Эфрон. О Ма¬рине Цветаевой. М., «Советский писатель», 1989. С. 142).

12 Вместе с письмом Пастернак послал Цветаевой «Сестру мою жизнь» с надписью: «Марине Цветаевой. Б. Пастернак. 14. VI. 22. Москва» (РГАЛИ, ф. 1190, оп. 2, ед. хр. 166). Известны распространенные дарствен¬ные надписи на этой книге А. В. Луначарскому, М. А. Кузмину, Н. Н. Асееву, А. А. Ахматовой, В. Я. Брюсову, Б. К. Зайцеву. Н. Я. Мандель¬штам вспоминала, что книга с надписью была подарена также О. Э. Ман¬дельштаму, но он передарил ее В. Катаеву, сказав: «Ему нужнее».

195. Н. К. ЧУКОВСКОМУ

11 июля 1922f Москва

11/VII. 22

Милый Николай Корнеевич!

Исполненьем обещанной большой услуги Вы настолько пре¬взошли все мои ожиданья, что теперь, по прошествии недели со дня полученья рукописи, к выраженьям живейшей моей благо¬дарности Вам примешаются извиненья.

Простите, что не тотчас поблагодарил Вас за помощь и за вер¬ность слову1.

Сегодня говорил о Вас с Мандельштамом. 0<сип> Э<милье-вич > очень правильно и тепло о Вас отзывается.

Он говорил о некоторых качествах Ваших стихов, тонко и справедливо оттеняя их задушевность. Проводя параллель между «добротою души», сказавшейся в них без ущерба для поэзии, и поэзией Мёрике — он до полной ясности оттенил эту на вид не¬сколько расплывчатую характеристику, и я не мог не согласиться с ним, как ни мало, чтоб не сказать ничтожно, мое с Вами зна¬комство. Крепко жму Вашу руку. Буду рад встретиться с Вами в Петербурге.

Душевный привет Корнею Ивановичу. Передали ли Вы ему, что с его выбором я вполне согласен! Передали ли Вы также, как тронут я его отношеньем, как благодарен ему за сочувствие и за его, правда, и не совпадающие с моими собственными, — поже¬ланья?2 Неудобно-неловок путь подобных передач там, где име¬ется возможность непосредственного и личного обращенья. Но Вашему папе я не пишу оттого, что мне пришлось бы отправить ему целый пакет пролегомен3 в объясненье некоторых возраже¬ний, с которых такое посланье обязательно бы началось, и кото¬рые без этих пролегомен повели бы к недоразумению. Так, доволь¬но определенный строй мыслей, которого бы я никак не миновал, навел бы его на ошибочную мысль о ложной моей или даже, мо¬жет быть, лживой скромности. Другой круг утверждений, которо¬го бы я тоже никак не избег, навел бы его на противоположное и столь же ошибочное предположенье о неоправданной заносчиво-сти и т. д. Всего же хуже — и чутье тут никогда не обманывает — было бы то, что более или менее безотносительная и в эту именно меру — абсолютная беседа — независимая, — была бы истолкова¬на под знаком отношенья к себе и к другим в самом худшем для «литератора» смысле.

Как было бы понято или, лучше сказать, сколько понадоби¬лось бы утомительных для собеседника разъяснений, чтобы поня¬то было мое отношенье к нашей «неофициальной» печати в по¬давляющей ее части. Я понимаю Бунина, понимаю Цветаеву. Здесь нечего раскатываться в интонации, запятых не поставишь, двух-трех назвал и обчелся. Из таких «журнала» не наберешь. Я пони¬маю эту породу, являющую собой бином из двух противных бес¬конечностей. Темперамент, дарованье, чутье, нахрап достигают той определенности, которая живьем помещает их в истинное отече¬ство бесконечно больших величин — в культуру. В том высоком стаде, в каком ходят они (в культуре), уже не любопытствуют о стойле, в котором тепло телилось их домгновенное несущество¬ванье. Существованье их стирает и затмевает этот, для верховного фермера небезынтересный момент.

А политико-социальные их взгляды так бесконечно малы, что легко и отрадно для чистоты воззренья и счета, — приравнять их нулю.

Я понимаю коммунизм, — двучлен обратного строенья. Ин¬дивидуально-осязательное, эстетическое, экземплярно-симмен-тальское нулевого значенья. Политико-социальное — потрясаю¬ще громадно (и нас, и, в частности меня, трясло, и не так, как в концертах или на Парсифале!4»).

Но что мне сказать о персонажах «Утренников», «Пересве-тов», «Костров»5 и т. д. и т. д.? Что сказать о людях, в противопо¬ложность названным (начинавшим себя с личности или с госу¬дарства) — ориентировавшихся на маршрутных поездах, на новой «биологически общественной России» на «обовшивевшем ее пу¬ти»6 (как ново!), на бытовых компликациях, на множественнос-тях, на разъездах за литературными гонорарами и репутациями, на поле, на бабах… — но, черт возьми, надо же, наконец, разли¬чать энергию и ее приложенье: где только не видите Вы ужимок электричества: прощупайте его пути — и Вам придется перегла¬дить ладонью чуть что не весь инвентарь вселенной, это верх раз-нообразья; когда же вы перенесетесь к электричеству техническо¬му, к электрифицированному городу — проволока обежит с вами все места и положенья, удостоившиеся изображения Шекспира и Диккенса, опередит фантазию Уэллса, побывает везде, где ждут и не дождались еще нового Достоевского, услышит выстрел, при¬канчивающий Пушкина, и, швыряя вас с выступа на выступ и из-за угла за угол, внезапно вернет в неожиданно-плохо освещенную, с краснотцой, — уборную глухой какой-нибудь квартиры! Как множественны приложенья!

Но как скупа конструкция этого бога в бегах! + -, два полюса и даже уже это плеоназм. А Вы представляете себе, что получи¬лось, если бы это электричество ориентировалось на многом мно¬жестве электрифицированных уборных, на маршрутах, на вшах, на письмах в редакцию и на дружбе со мной, с Андреем Белым или с Вашим отцом?

Вот этого-то класса явлений, в противность двум, вполне по¬нятным мне, я не понимаю. И я не люблю того бинома, который дает мне чистейшую в сумме посредственность, хотя бы она дава¬лась и в максимальной, Лутохиночарующей дозе7.

Вот видите. Не то что к Корнею Ивановичу, — в письме к Вам пришлось прибегнуть к икре!8 Речь тут шла об одном приятеле моем с тем «симпатичным» дарованьем, которое не могло меня в свое время не подкупить. — Теперь это любимец, если не божок, — всех вышеохарактеризованных журналов. Эта посредственность не ломается, — она искренна — она ломает дурака и дает тему для статей об этом. Но искренняя мина «мастерства» так натянуто-топорна на лице этой посредственности, что я смешнее ничего не знаю. И этим захлебываются все знатоки электричества, произ¬водящие энергию от узора прокладки.

Я не смею его называть9. Мы еще приятели. Я назову его зав¬тра, послезавтра, когда, начав открытую войну с биномами тре¬тьего вида, объявлю его главным лобовым слоном этой вражес¬кой карфагенской экзотики.

Ваш Б. Пастернак

Впервые: «Литературное обозрение», 1990, № 2. — Автограф (собр. Д. Н. Чуковского). Николай Корнеевич Чуковский, старший сын К. И. Чуковского, поэт, прозаик, переводчик. Входил в кружок учеников Гумилева «Звучащая раковина», на собрании которого в квартире Иды Нап-пельбаум в январе 1922 г. познакомился с Пастернаком.

1 Возможно, речь идет о пересылке рукописи каких-нибудь перево¬дов Пастернака, делавшихся для «Всемирной литературы» и оставшихся неизданными.

2 По-видимому выбор стихов, за который Пастернак благодарит К. И. Чуковского, делался для какого-то несостоявшегося журнала. Да¬лее Пастернак высказывает свое отношение к современным журналам.

3 Пролегомены (грен.) — предварительные рассуждения и объяснения.

4 Опера Р. Вагнера.

5 Альманахи «Утренники» (Пб., 1922, вып. 1 и 2); «Пересвет» (М., вып. 1 — 1921, вып. 2 — 1922); «Костры» (М., 1922).

6 Цитата из письма Б. Пильняка из 2-го вып. «Утренников»: «Я боль¬ше не буду сотрудничать в газете «Накануне». Я верю и знаю, что идет, пришла Новая Россия и