уехала 31 июля 1922 г. Следом за письмом Цветаева послала статью «Световой ливень» («Эпопея», 1922, № 3) и книги «Стихи к Блоку» и «Раз¬лука» (Берлин, 1922). Последняя с надписью: «Борису Пастернаку — на¬встречу!». В конце книги — записано стих. «Слова на сон» («Неподражае¬мо лжет жизнь…», помеченное: «Берлин, 8-го нов. июля 1922 г. — после Сестры — моей Жизни — Марина Цветаева» (собр. Л. М. Турчинского).
2 Шествие Бирнамского леса — образ предсказанной и сбывающейся невероятности из трагедии Шекспира «Макбет».
3 Калигула — римский император, требовавший себе равных почес¬тей с богами, был убит солдатами пресвитерианской гвардии.
4 В статье «Световой ливень» Цветаева цитирует стих. Пастернака «Лето» («Тянулось в жажде к хоботкам…»): «Топтался дождик у дверей, / И пахло винной пробкой. / Так пахла пыль. Так пах бурьян. / И, если ра¬зобраться, / Так пахли прописи дворян / О равенстве и братстве. (Моло¬дым вином: грозой! не весь ли в этом «Serment du jeu de раите»?)» — име¬ется в виду присяга Национального собрания в зале для игры в мяч Вер¬сальского дворца в 1789 г. Сопоставление атмосферы «Сестры моей жиз¬ни» с временем Великой французской революции Пастернак отчетливо выразил в «Послесловье» к «Охранной грамоте» (1931).
5 Ср. в письме В. Я. Брюсову № 196 о «Сестре моей жизни» о том, что «утро революции… возвращает человека к природе человека и смотрит на государство глазами естественного права».
6 Эпиграфом к стих. «Тоска» из книги «Сестра моя жизнь» первонач. были слова из Книги Бытия (3,24): «…поставил на востоке у сада Едемского Херуви¬ма и пламенный меч обращающийся, чтобы охранять путь к дереву жизни».
7 Жирондисты — политическая партия во времена Великой француз¬ской революции, возглавившая правительство после свержения монархии (1792).
8 Подзаголовком книги «Сестра моя жизнь» стоит «Лето 1917 года», об этом говорит также стих. «Лето», рисующее общую картину приро¬ды и времени, насыщенного запахом «прописей дворян / О равенстве и братстве». См. также характеризующие революционное лето слова из стих. «Балашов»: «В природе лип, в природе плит, / В природе лета было жечь».
9 Якобинцы — наиболее активная часть Якобинского клуба, группи¬ровавшаяся вокруг вождей Французской революции М. Робеспьера, Ж.-П. Марата, Ж. Дантона и Л.-А. Сен-Жюста, в 1793 г. установила яко¬бинскую диктатуру.
10 Цитируя в статье «Световой ливень» стих. «Любимая, — жуть! Ког¬да любит поэт…» (из цикла «Послесловье»), Цветаева сопоставляет: «Пас¬тернак и Маяковский. Нет, Пастернак страшней. Одним его «Послесло¬вием» с головой покрыты все 150 миллионов Маяковского».
11 Из стих. «Давай ронять слова…». Цветаева пишет: «Земные приме¬ты, его гениальное «Великий Бог Деталей»».
12 Пастернак сопоставляет строчку из своего стих. «Степь» со словами Цветаевой из ее стих. «Знаю, умру на заре! На которой из двух…» (книга «Вер¬сты»).
200. Н. Н. ВИЛЬЯМУ-ВИЛЬМОНТУ
23 ноября 1922, Берлин
<...> Не отступайте от той работы, которую Вы — вот это, на¬верно, напрасно! — задумали представить в качестве зачетной!1 Я не знаю, какими словами заклясть Вас, чтобы Вы уверовали в их на¬стойчивую нешуточность. Сохрани Вас Бог отложить хоть на время ее или в ней усомниться, почерпнув для того сомнения в современ¬ном окружении, только этим и богатом. Меня и тогда Ваша заявка поразила исчерпывающей полнотой и цельностью расположенья тем. Мне не хочется назвать ее удачной комбинацией — это пост¬роение настолько напрашивается само собою, что его дедуктивная убедительность смутила меня более всего другого. Мне показалось странным не то, что я так плохо знаком с метафористикой Шекс¬пира или лирикой Гёте, но то, как я, столь фатально связанный осо¬бенностями и судьбами с метафорой, так ни разу не прошелся вверх по ее течению, о каковом верхе говорит любая ее струя силою свое¬го движущегося существования. Так называете этот предмет и Вы, говоря про «Повесть об одной волне материи» и пр. Мне не хочется говорить об этом по существу: Вы знаете, как круг этих мыслей мне близок. С гётеанским происхождением Ленау и Тютчева надо Вас поздравить как с открытием, уличившим меня в невежестве, что, может быть, немного ослабляет силу такого поздравления. Глав¬ное — не отступайте, пока не будут сцеплены и сведены в труде все ветви затронутого Вами мира. <...>
Впервые: «Новый мир», 1987, № 6. С. 202. — Автограф (собр. Е. Н. Вильмонт).
Отрывок из письма приведен в контексте статьи Н. Н. Вильяма-Виль-монта «Борис Пастернак. Воспоминания и мысли», где автор вспоминает о своем знакомстве и дружбе с Пастернаком. Здесь же автор признается, что письма Пастернака к нему «почти все затерялись»; далее он приводит выдержку из другого, полученного им из Берлина, в ответ на его стихи, «одного из последних писем, к счастью сохранившегося»: «Вообразите, что вестями и размышлениями перекинулся я с Вами дважды и что в пер¬вый раз я описал Вам, как, не могши нарадоваться на Ваше первое письмо и на вложение, я прочел их Е<вгении> В<ладимировне>, делясь с нею как своею кровной радостью, впечатлением от того и другого. Это в пер¬вом письме. А во втором, во втором — рассказал Вам об одном эпизоде, когда в результате длинного ряда «гражданских» свар и потасовок, без которых эмиграции, очевидно, не жизнь, я, по всеми молчаливо прощен¬ной мне легкости и жизненной незначительности, этою стихией поща¬женный и оставленный в стороне, был внезапно ею замечен, потревожен и воззван к деятельности. Еле-еле отделался ценою ухода в одиночество, уже полное и, боюсь, окончательное. Это ускорит мой приезд. Второе во¬ображаемое письмо печально в той же мере, в какой первое — о Вас — ра-достно» (С. 209-210).
1Н. Н. Вильям учился в Институте Слова. Речь в отрывке идет о заду¬манной им зачетной работе об историческом развитии метафористики в мировой поэзии. Тема возникла у Вильяма под впечатлением чтения «Сес¬тры моей жизни», а статья должна была называться «Повесть об одной вол¬не материи». Несмотря на одобрение Пастернака, работа не была окончена.
201. А. Л. ПАСТЕРНАКУ
24 ноября 1922, Берлин
24/XI. 22 Дорогой Шура!
Надо же мне наконец побеседовать с тобой. Не удивляйся поэтому, если не найдешь в письме ответов на интересующие тебя вопросы. Впрочем, более всего тебя кажется тревожит судьба ком¬наты. Не знаю право как и быть, но напомню, что перед самым отъездом я спросил тебя, хочешь ли ты взять их в свое неограни¬ченное распоряжение, или же мне ограничить тебя в этой иници¬ативе поселеньем Шуры Штиха или Риты1 или еще кого бы то ни было точно так же, как были подрезаны в нашем произволе и вы¬боре мы через вселение ФФ2.
Сказать тебе по правде, на Волхонке по возвращении в Мос¬кву я поселюсь (при неизменившейся картине) только в том случае, если мне никак не удастся устроиться еще где-нцбудь. Однако нам с тобой обсуждать это пока еще преждевременно. По своей воле я раньше весны в Москву не поеду: срок нашей немецкой визы ис¬тек уже недели две назад, я подал прошенье о ее продлении, — может случиться, что и откажут, к приезжим нынешних сроков относятся гораздо хуже, чем к прошлогодним, так как тут количе¬ство перешло уже в качество (то есть настолько велико и так по¬дозрительно связано в своей стихийности с состояньем марки). Однако несмотря на все вышесказанное я это письмо к тебе со¬провождаю документальным извещеньем, которое быть может тебе для чего-нибудь потребуется.
Но неужели не удастся тебе добиться у Цурюпы* или еще у кого-нибудь охранной грамоты на твое имя (мастерскую при од¬ной комнате ты ведь вправе иметь) и при твоих в особенности но¬вых конъюнктурах, с которыми не успел еще тебя поздравить, мне кажется, тебе бы это провести удалось. Согласись, при той нео-пределенности моих перспектив, которые я вынужден поддержи¬вать, так как это непосредственно связано с духом моего призва¬нья (об этом ниже) — мне неудобно, неловко, и даже просто логи¬чески трудно мыслимо набиваться на милости, которые мне быть может вовсе и не понадобятся.
Во всяком случае, если ты не согласен со мною, а впрочем даже и в случае согласия, — посоветуй или подскажи, что мне сде¬лать или вернее, что нужно тебе, чтобы я сделал ?В смысле хлопот о комнате от моего лица у Л<уначарского> или К<аменева> или Т<роцкого>* Мечтаю я, если это выполнимо будет, вот о чем. Я бы хотел весной или летом на месяц приехать в Москву и потом сно¬ва на год сюда уехать. Если же этого нельзя будет сделать, я веро¬ятно буду стараться либо в Петербурге поселиться, либо же в ка¬кой-нибудь глуши, вроде Касимова, может быть в Сибири.
Ты сейчас увидишь, отчего так расплывчаты мои предполо¬жены!, и почему я не только не ищу привести их в ясность, но даже этой бессознательной и привившейся ко мне тенденции против¬люсь. Ты помнишь время, когда мне все некогда бывало, когда трудно бывало понять и сообразить, где и на какие средства я су¬ществую и к чему готовлюсь, что намерен предпринять и т. д. Вот именно в эти-то позорные периоды, когда я не мог не огорчать ближайших людей нелепостью своих губительных причуд, вот именно за эти годы, когда я разрушался на глазах у отца и матери,
* Правильно: Цюрупа.
** Эта фраза приписана на полях.
сложилось у меня то немногое, что теперь получило больше зна¬ченья, чем я бы того хотел. Последний год весь без остатка был отдан целям, разумности, организующему началу, планам, срокам и маршрутам. Я не скажу, чтоб он был принесен в жертву: выбора у меня не было, ужасать и огорчать я утерял способность. Ты не можешь себе представить, насколько трудно мне было реконст¬руировать хотя бы в мысли мир, — вне которого думать и работать не судьба мне. Лишь недавно, лишь на третий месяц нашей жизни здесь я стал мало-помалу припоминать очертанья этой анархичес¬ки замкнутой атмосферы. Постепенно я вхожу в нее, ибо лишь в ней я и почерпываю побужденье к деятельности. Если бы даже званье не связало меня с нею так прочно, как это случилось за последнее время, я бы ничуть верно не меньше стремился к ней. Последнее обстоятельство только довершает тревожность моего положенья. Надо тебе знать, что чем сильнее и отчетливее черты злободневной современности, облегчившие многим писателям уживчивого и сговорчивого толка их задачу, тем труднее мне: ка¬чественная высота и отчетливость моих бессмысленных (по ка¬жущейся несвоевременности) «химер» должна обладать какой-то еще добавочною дополнительною силой, служащею художествен¬ной самозащитой. Я, как и все эти пять лет, ничего пока не пишу. Но лишь в этот последний месяц я бездеятелен в том смысле, в каком бездельничал до 17-го года, что резко отличает это бездей¬ствие от пятилетнего безделья. Иными словами
