его, сверх пере¬численного, и в штанах, в пиджаке и в жилете. Однако, несмотря на шляпу, дело довольно-таки голо. И без того уже жаловались Брики и Маяковский на объемистость нашей посылки во всей ее сложности. Тебе, как и Коле1, послали: шапку, шарф, кашне, гал¬стук, теплые перчатки, подтяжки и карманный электрический фонарик. Так вот, не сердись, что мало. Больше не пришлось: и то Шура и Костя (до следующей оказии) покамест остались за фла¬гом. Приношенья эти, невзирая на всю их ничтожность, не могли быть навязаны Брикам для людей, вовсе им незнакомых. Получа¬телей пришлось расположить концентрически, вокруг их непос¬редственных знакомств. На тебя повел радиус через Колю, на Ви¬льяма через Риту Райт, Буданцевы не покажутся резко эксцентри¬ческими как по природным своим качествам, так еще и потому, что и непосредственный круг задуман и описан от руки и сильно сбивается на ромб. Однако не знаю, в виде какой фигуры пришлось бы изобразить кружок опоязников и конструктивистов, чтобы сде¬лать что-нибудь для прирожденных эксцентриков, каковы Костя и Шура. Этот метагеометрический кивок, однако, ни на йоту не уменьшает нежнейших наших чувств к покуда обделенным, рав¬но как не уменьшит, надо надеяться, и нашей грузоподъемности в отношении их. Но это при ближайшей лишь возможности. Вещи в Водопьяном2 или у Коли. Справься. Пришли, пожалуйста, «Ми¬зантропов»3 в двух экземплярах. Надо кое-кому показать. Инте-ресуются. Целую крепко.
Я уже и теперь бы с большою охотой воротился назад, — Женя восстает под тем предлогом, что стыдно и бессовестно возвращать¬ся на столь конфузном легке и со столь пустыми руками после тех трудностей, которых стоил переезд со всеми приготовлениями. Да она и работает, надо отдать ей справедливость. Она тебя очень любит. Не сказал ей, что пишу тебе, а то б она приписала.
Твой Б. Я.
Впервые: «Встречи с прошлым». Вып. 8, 1996. — Автограф (РГАЛИ, ф. 2554, оп. 2, ед. хр. 563). Датируется по почтовому штемпелю. ‘Н. Н.Асеев.
2 В Водопьяном переулке жили Брики.
3 Фантастический роман С. Боброва «Восстание мизантропов» (М., 1922).
204. М. И. ЦВЕТАЕВОЙ
Начало января — 3 февраля 1923, Берлин
Дорогая Марина Ивановна!
Я давно хотел и должен был поблагодарить Вас за «Царь-Девицу»1. Однако, при Вашей исключительной подлинности, — мне с Вами переписываться не легче, чем с самим собой. Всего охотнее я бы оставил эти слова, как достаточно, вероятно, понят-ные Вам безо всякого объясненья. Если же это потребуется, все последующее их объяснит.
Четыре месяца я тут проболтался, больше не могу. Как я рад за Вас, что по причинам, быть может горьким и стеснительным, Вы вынуждены жить не в Берлине.
Чтенье Вашей поэмы было истинным счастьем для меня. С наибольшей легкостью из театрального склада в Кузнецком пе¬реулке2 (помните? — не двор, — впадающая площадка, по всем окнам вывески) — отпускаются напрокат опашни, охабни3, ко-кошники и телогрейки. Вот наверное отчего так дурна всякая Би-либинщина4, а также и артельная кустарщина арбатского (т. е. просвещенно-городского) происхожденья. Дурна она вероятно своей относительностью. Признаки стиля отобраны по сравне¬нью с каким-нибудь другим, путем вычитанья. Эта отрасль го-ворит о рынке, о вывозе. На этой мякине проводится иностра¬нец, англичанин Стэд. Вещи эти словно созданы на то, чтоб на них глядели вскользь, мельком, вполглаза. Они — художествен¬но бессодержательны.
Берлинская акционерная болтальня на паях затруднила мне сношенья с собою до невозможности. Ваша книжка у меня под рукой, читал я ее дважды, но делом большой трудности, чем-то вроде путешествия о четырех визах представляется мне простой переход от слов к делу, от общего описанья ее достоинств, к раз¬метке ее карандашом. Я ее буду читать не раз еще, и раз как-ни¬будь сделаю это. Тогда из этой равномерно-прекрасной книги я выделю те, почти без остатка ее и образующие части, которые осо¬бенно изумительны по своей безукоризненности, прозрачности и чистоте. Я обведу рамкою те страницы, по которым целым полот¬нищем, без складок, падают чистейшие, бесстильнейшие и толь¬ко себе равные песни, редкие, редкостные, завиднейшие. На дру¬гих я отмечу, где начало и где конец тех штук и отрезов, на кото¬рых так облагороженно-наглядно* разыгрываются: движенья Царь-Девицы, прощающейся со своими, движенья взбегающих по лесенкам, шаги спускающихся, движенья моря, движенья ветра, движенья постепенно обнажающейся, не в пору зевнувшей, дви¬женья сидящих на корме, движенья принятых на борт. Движенья радости и движенья печали, хотел еще прибавить я и вспомнил, — про изумительные песни эти я уже сказал. Дух содержанья: жда¬лось бы соединенье умеренной лирики со сказочностью (образнос¬тью), освобожденной от меры. Совсем не то. Редкое и неожидан¬ное сочетанье совершенно безмерного, ну совершенно, совершен¬но безмерного лиризма с беглым, подробно-опрятным, не копос-тким5 и крайне оформленным реализмом. А стиль? Подзоры-то и кровельки, балясины и коньки? Что о них-то?
Вот в том-то и состоит главная прелесть поэмы, что она глу¬боко первообразна, а не производна, что поверхностной вязи на ней нет, что на нее не ловится иностранец, что беглым и лишь ес¬тественно завивающимся говорком в ней излагаются: движенья и состоянья, картины и чувствованья, сплошь языком растворен¬ные, языком прирожденно складным, промывным, текучим, не только не думающим о резном орнаменте, но и вообще не знаю¬щим отдыха, неустанно-содержательным. Спасибо за доставлен¬ное наслажденье. Сейчас его не с чем сравнить. О Билибинщине говорил (неужели не догадались?) с целью. Ее мыслимость, ее су¬ществование рядом, ее соседство, — все это превращает вольные достоинства Вашей сказки в едва оценимые заслуги.
Это письмо лежит у меня более месяца. Отчего же я его не докончил и не отправил? Сейчас перечел его и не вижу тому при-
* «О, поэт, движеньем души живописующий движенье тела!» (Прим. Б. Пастернака.) чины. Но я помню ее. Вероятно в заключенье мне хотелось, как говорится, вывернуть перед Вами свою душу, а это по счастью ни¬когда не удается. Ведь и самая потребность в таких излияньях есть свидетельство слабости, болезненности, волевого изъяна. И заме¬чательно, эта же болезненность и слабость парализуют свое выра¬женье. Хорошо это устроено. А то что бы получилось? Тяжело мне, ах как тяжело. И ведь большая часть моей жизни прошла так, и кажется, — нет, зачем же так, лучше прямо сказать: — и вижу, так пройдет вся остальная. Но опять я вступаю на эту круговую до¬рожку. Не к чему. Посылаю Вам книжку, называется она «Четвер¬той книгой стихов» (какая чушь!), не люблю я ее6. Этой книжки не люблю я за то, что первою своей половиной она представляет «завершенье» Сестры, если позволительно так называть разрыв с нею. В остальном же она скучна и второразрядна7. Неужели это огорчит Вас больше, нежели меня самого?
Впервые: Цветаева. Пастернак. Письма 1922—1936. —- Автограф (РГАЛИ, ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 155). Первая часть письма датируется по содержанию, вторая — по почтовому штемпелю.
1 «Царь-Девица»: Поэма-сказка (Берлин, «Эпоха», 1922) с дарствен¬ной надписью: «Борису Пастернаку — одному из моих муз. Марина Цве¬таева. 22 декабря 1922. Прага» (Частное собр.).
2 Кузнецкий переулок — теперь часть Кузнецкого моста, от Б. Дмит¬ровки до Петровки. Магазин предметов народного творчества помещался в доходном доме, построенном в русском стиле.
3 Опашень — старинный долгополый кафтан с широкими, коротки¬ми рукавами; охабень — широкий старинный кафтан с большим воротни¬ком и прорезями в рукавах.
4 Слово образовано от имени художника И. Я. Билибина, знамени¬того иллюстратора русских сказок.
5 В северных диалектах —- мелочный, робкий, кропотливый (Толко¬вый словарь В. Даля).
6 «Темы и варьяции. Четвертая книга стихов», Берлин, «Геликон», 1923. Дарственная надпись Цветаевой была сделана сразу после ее выхода в свет: «Несравненному поэту Марине Цветаевой, «донецкой, горючей и адской» (с. 73) от поклонника ее дара, отважившегося издать эти высевки и опилки, и теперь кающегося. Б. Пастернак. 29.1. 23. Берлин» (собр. Е. С. Левити¬на). Определение «донецкой, горючей и адской» взято из стих. «Нас мало. Нас может быть трое…», первонач. назв. «Поэты». В ответ на слова не люблю я ее Цветаева писала: «Я знаю, что можно не любить, ненавидеть книгу — неповинно, как человека. За то, что написано тогда-то, среди тех-то, там-то. За то, что это написано, а не то. — В полной чистоте сердца, не осмели¬ваясь оспаривать, не могу принять» (М. Ц. Собр. соч. Т. 6. С. 235).
7 Называя первую половину книги «»завершеньем» Сестры», Пастер¬нак имеет в виду циклы «Разрыв» и «Болезнь», ту часть, которую в надпи¬си на книге назвал «высевками и опилками». В своем ответном письме Цветаева протестует: «Вы вторую часть книги называете «второразряд¬ной». — Дружочек, в людях я загораюсь и от шестого сорта, здесь я не су¬дья, — но — стихи! «Я их мог позабыть» — ведь это вторая часть!» (там же. С. 234-235).
205. В. П. ПОЛОНСКОМУ
2 января 1923, Берлин
Fasanenstrasse 41 HI bei v. Versen. Berlin W 15 2/Х1Г. 23
Дорогой Вячеслав Павлович!
Я сам, сидючи тут, мог как угодно отзываться о себе самом, о видимой, покамест, бессмысленности моей поездки, о душевной тяжести, мешающей мне тут работать и пр. и пр. И верьте мне, в горечи этого признанья я всякое чужое порицанье превзошел.
Когда при расставаньи с Вами я в особенности настаивал на желательности личной переписки с Вами, я настолько же мало кривил душой, как и прощаясь в том же духе с давними и испы¬танными своими друзьями, которые мое молчанье, наверное, как-нибудь объяснят, но ни за что на свете не поставят нашу дружбу под угрозу этого толкованья, удачного или неудачного.
Меня часто беспокоила мысль о неоправданном Вашем аван¬се. Эта мысль беспокоила бы меня еще больше, если бы, будучи свя¬зана непосредственно и причинно с целым рядом других и превос¬ходных беспокойств, она не тонула в их море с угнетающей гармо¬нией и симметрией. Успокаивала ли меня согласованность этих не¬взгод? Нет, увы, далеко не успокаивала. Напротив того, боюсь, что я питал и поддерживал этот мрак своей «обеспокоенностью беспокой¬ствами». Однако я не терял надежды услышать и иную музыку, твер¬до зная, что Ваш трагический аванс разрешится в ней неожидан¬ным консонансом. Между тем, стороной узнал я, в каком свете сло¬жилась у Вас эта история с моим эксом1. Как это ни обидно для меня, повторяю, всего неприятнее мне то, что при таком толковании Вы должны были необходимо усомниться в моем к Вам, по меньшей мере, уважении. А если Вы играете им, значит оно Вам не нужно. Значит, мое отношенье к Вам Вас мало трогает и интересует. Вот что
* Авторская датировка ошибочна. 426 огорчительно весьма. Как поправить это дело и поправимо ли оно вообще, надо будет выяснить по моем приезде домой. Что же каса¬ется аванса, он будет Вам возвращен в самое
