ближайшее время. Я не знаю, что составят сейчас те двадцать долларов, которые я достал за те осенние 100 миллионов, — во всяком случае, я перешлю деньги в долларах Вам, равно как и О. С. Литовскому, который вероятно тоже решил, что я наперед все знал и уехал, радуясь своей требовательно¬сти к себе, часто осуждающей меня на молчанье.

Когда Вы получите деньги, не почтите, пожалуйста, их за бро¬шенную перчатку и не подумайте, qu’on prend cong6 de vous Даже и ребенку должно быть ясно, что занятые деньги надо возвращать, и если я их задержал и стал бы задерживать и далее, то только от¬того, что был в неясности относительно характера этого займа и смысл его понял слишком распространенно и широко.

Однако это обстоятельство нисколько не умаляет признатель¬ности, с которой я их Вам возвращаю, и огорченье, причиненное Вами мне и выше объясненное, служит только доказательством моего небезразличья к тому, каких Вы обо мне держитесь мыслей и чем мне отвечаете на мое, скажу на этот раз, уваженье.

Крепко жму Вашу руку.

Ваш Б. Пастернак

Нежнейший привет (если Вы только и тут не подгадили мне своею кровавою недоверчивостью) ото всего сердца дорогой Ва¬лентине Ароновне Мильман и Черняку с женою2.

Б. И

0 способе пересылки денег выясню на днях. Если у Вас есть пря¬мой и хороший способ, тотчас же меня о нем известите. Эту просьбу исполните, пожалуйста, точно, т. е. не заменяйте ее исполнение нео¬жиданной и (как Вы думаете), незаслуженной любезностью.

Впервые: ЛН. Т. 93. — Автограф (РГАЛИ, ф. 1328, on. 1, ед. хр. 268).

1 Имеется в виду аванс (экс — экспроприация), который Пастернак по¬лучил перед отъездом в Берлин в журн. «Печать и революция»; аванс был также взят и в «Известиях» у ответственного секретаря редакции О. С. Ли¬товского. Деньги в счет долга были посланы в конце января 1923 г.

2 В. А. Мильман была в то время секретарем Дома печати; Яков Заха¬рович Черняк — литературный критик и редактор журн. «Печать и рево¬люция», автор рецензии на «Сестру мою жизнь».

* что с вами перестают иметь дело (фр.).

206. С. П. БОБРОВУ

9 января 1923, Берлин

9/1. 23

Дорогой Сережа!

Только что получил твои письма, а сестра1 — Мизантропов. Отец за перелистыванием этих последних разрешился сентенци¬ей. Изо всех, дескать, твоих приятелей один-единственный с дей¬ствительным талантом — этот; с первого взгляда видно. Он одно¬временно брызжет желчью, цветами, вином, остроумьем, слюной и жемчугом, — но — живое порожденье достоевщины как стихии. Главное, есть что сказать. — По-видимому он будет первым чита¬телем Мизантропов на немецкой земле, т. к. томиком уже завла¬дел, отложив его на вечер. — Спасибо за письмо. Сегодня же от¬правлюсь в «Геликон» для переговоров. Всего лучше поступишь, если впредь до моих распоряжений наложишь узду на уже разыг¬равшееся воображенье. Кроме трепки нервов ничего это прежде¬временное нетерпенье обыкновенно не приносит. На время об этих делах позабудь. Они в моих руках, и ты будешь извещен об их ис¬ходе. Успешность его предрешена. Когда тут был Маяковский, я часто с ним говаривал о желательности Колина приезда. Разре¬шенье на въезд было бы нетрудно ему выправить. У нас, однако, было впечатленье, будто сам он не очень-то рвется сюда. Если же это не так, хотелось бы услышать это от Николая. Ведь не в при¬мер тебе он в большом фаворе у лиц, от которых многое зависит и в денежном, и в иных отношеньях. Кроме того, он служит живым доказательством того, что в виде исключений приязнь эта расто¬чается иногда и за дело, а не всегда за одну лишь мрачную беспо¬лезность и никем не раскушенную тяжелоподъемность, как в моем случае. Поехав, он все бы надежды с избытком оправдал, попутно доставив много радости себе и другим. Под новый год я перечи¬тывал его «Оксану» и восторгался. Л<или> Ю<рьевна> увезла у меня «Бомбу» и «Соловья»2. Ежели увидишь Колю, попроси, что¬бы напомнил ей, пусть бы отослала назад, как обещала. Вышла моя 4-я книжка. Это не у тебя ли я, обознавшись, стащил нечаян¬но названье? Называется она «Темы и Варьяции»3. Лично я книж¬ки не люблю, ее кажется доехало стремленье к понятности. Не взи¬рая на это, все тут, словно сговорившись, покончили со мной, со-шедшись на моей «полной непонятности». Меня бы все это печа¬лило, если бы в самые последние дни я не взялся наконец за работу, которая, пока что, кажется дается мне. Продолжаю прозу, напеча¬тайную как-то раз весною в Понедельнике4. Если додержу тон, возьмусь за Люверс. Вот я все пишу, пишу тебе, а ну как и ты тоже давно на меня рукой махнул, как, вероятно, все!

Кланяйся Локсу. Тут будет оказия. С ней пошлю ему всяких безделиц. С ней же и деньги возвращу, авансом взятые, Литовско¬му и Полонскому.

Впервые: «Встречи с прошлым». Вып. 8, 1996. — Автограф (РГАЛИ, ф. 2554, оп. 2, ед. хр. 563).

1 Ж. Л. Пастернак поддерживала дружеские отношения с Бобровым, переписывалась с ним по отъезде за границу.

2 Сб. стихов Н. Асеева «Бомба» (Владивосток, 1921) и «Стальной со¬ловей» (М., 1922).

3 К письму приложено примеч. М. П. Богословской-Бобровой: «На¬звание невышедшей книги стихов Боброва «Варьяции на Лиру Лир». «Лира Лир» вышла в 1917 г. в «Центрифуге».

4 В еженедельнике «Московский понедельник» (12 июня 1922) были опубликованы «Три главы из повести», сюжетно и именами некоторых пер¬сонажей связанные со «Спекторским» (1930) и «Повестью» (1929).

207. В. П. ПОЛОНСКОМУ

10 января 1923, Берлин

Berlin W 15. Fasanenstr. 41 III bei v. Versen Дорогой Вячеслав Павлович!

Получили ли Вы мое письмо, посланное Вам летучею почтой? С его отсылки прошло немного времени, но за это время случилось вот что. Во-первых, я после многолетнего перерыва стал опять ра¬ботать, чем отчасти обязан Борису Зайцеву1, догадавшемуся поже¬лать мне написать что-нибудь такое, что он бы полюбил (счастли¬вая по простоте формулировка потребности в художестве), — во-вторых, в чем отчасти виноваты Вы, — я связал обычные для меня при всяком новом приступе к настоящей работе ощущенья тревоги и боязни (что не доделаешь, не кончишь, помешают или упустишь, или вообще, что это яйца выеденного не стоит и т. д. и т. д.) — с Вами. То, о чем я говорю сейчас, никакого отношенья к «Печати и Революции» не имеет. Опять заварившаяся беллетристическая моя кашка ни на йоту моей задолженности Вам не уменьшает, дела с корреспондированьем не пододвигает ни на шаг, и вообще предло¬женного Вам в прошлом письме возвращенья аванса не затрагива¬ет и не касается. Это — дело решенное и пойдет своим порядком. Что же до сегодняшнего моего письма, до моей встревоженности,

и той именно, в которой обращаешься к друзьям, возобновляешь замершую было переписку и т. д., то это совершенно иная статья. Вероятно, оттого, что всего менее у меня оснований ждать удовлет¬воренья этой странной жажды именно с Вашей стороны, мне поче¬му-то особенно занадобился десяток-другой живых слов от Вас, о Вашем житье-бытье, о том, что Вы меня не забыли, о чем хотите, сколь угодно далеко лежащем от несчастной трудности писанья по-настоящему, вызывающей всегда это периферическое, волнообраз¬ное и вихревое влеченье к людям в моменты постигнутости этим трудом. Я почти не понимаю, что пишу, у меня язык заржавел, и почти уверен, что Вам знакомо описываемое явленье. Напишите мне, Вячеслав Павлович, непременно напишите.

Я оглядываюсь кругом, присматриваюсь к себе и одновремен¬но готов прийти к двум выводам: что никто сейчас из живущих не чувствует искусства в его специфической требовательности к авто¬ру с той остротой, что я, и никто, вероятно, не настолько, как я, — бездарен. Все что-то делают, что-то или о чем-то пишут и, за дву-мя-тремя исключеньями, друг друга стоят. Ни труда этого (легкого и почетного), ни благополучья я разделить не в состояньи. Есть ка¬кой-то мне одному свойственный тон. Как мало дорожил я им, пока был им беснуем! Вне этого тона я не способен пользоваться даже тем небогатым кругом скромнейших ощущений, которые доступ-ны любой современной посредственности, чаще всего — мещанс¬кой. Будто исчезновеньем этой одержимости я прямо-таки выклю¬чаюсь изо всего обихода, на весь срок ее исчезновенья.

На днях после пятилетнего отсутствия у меня в зрачках, ка¬жется, опять забегали эти зайчики. До этой недавней радости я не раз рвался домой. Теперь же повременю. Занялся развитием одного отрывка2, однако эта проба ввела меня в тон брошенной когда-то большой работы (романа). Если за этой небольшой ра¬ботой сохраню в целости эту загипнотизированность, возьмусь за продолженье романа. Как ужасно, что для моего существова¬нья этот внутренний свист и грохот — условье sine qua поп*. За¬мечательно, что эти ремни должны безостановочно кружиться и находиться в деятельности для того, чтобы пробуждались и пас¬сивные способности: пониманья, восприятья и т. д. Так обстоит у меня, например, с чтеньем. Для него требуется досуг. Для досу¬га требуется приостановка писанья. Но достаточно мне забро¬сить мазню хоть на месяц, как вслед за этим месяцем тут же, под

* без чего не обойтись, необходимое (лат.). 430 рукой, неведомо откуда и в срок каких-нибудь двух-трех часов вырастает затяжное и продолжительное, неописуемо тупоумное бездействие, и когда эта временная опухоль начинает бледнеть, то с ужасом обнаруживаешь, что: то прошло пять лет! Вы поня¬ли? Мне трудно описать это оглушительное чувствованье ближе. Неужели Вы хоть на минуту всерьез плохо подумали обо мне? Как Вам не стыдно! А не бросилось ли Вам в глаза то, что даже Маяковский написал свою автобиографию для Ященки3, я же отказался наотрез участвовать в этой сборной телефонной кни¬ге, равно как и в «Накануне», участие в котором того же Маяка и теперь Асеева меня огорчает. Неужели Вам ничего не сказало то, что обо мне Вы перестали вообще слышать, именно вот это об-стоятельство, именно оно, само по себе. Уж не объяснили ли Вы себе его простейшим и бездушнейшим образом? Неудачей? Упал, мол, в цене — что-то ничего о нем не слыхать. А, помнится, я предупреждал о том, что «литературы» в Берлине делать не соби¬раюсь4. Для чего же я наперед глушь — Марбург — избрал? В Марбург мне попасть не удалось: жена заболела, а потом удач¬но стала работать (она художница). Но теперь я о нем и не ду¬маю. Теперь место моей тетради, как она с вечера ложится, — мое собственное. Дорогой Вячеслав Павлович, в таком роде, с опис¬ками и колоратурами, утомительно и коловратно, я бы мог с Вами еще до многого дописаться, однако довольно. В ожиданьи чего-нибудь отрадного от Вас, крепко Вас обнимаю. Я горячо и упор¬но люблю Боброва, Асеева и Маяка. Для оценки