их данных мне, их одноротцу, не надо было сюда забираться. Но тут мы кажемся богами.
Ваш Б. Пастернак
P. S. О пересылке денег поговорю с Гринбергом. Очень буду ждать письма от Вас. Вот видите, не лучше ли было мне молчать, как раньше, не беспокоя себя лишними и сомнительными надеж¬дами? А теперь молчанье это нарушено, и по утрам уже справля¬ешься, нет ли писем. И, конечно, их нет.
Б. И
Впервые: ЛН. Т. 93. — Автограф (РГАЛИ, ф. 1328, on. 1, ед. хр. 268).
1 Б. К. Зайцев по просьбе Пастернака в 1921 г. читал «Детство Люверс». В своей книге «Далекое» он вспоминал: «Этот высокий, с крупными чер¬тами лица, несколько нескладной фигурой, крепкими руками и нервами, очень умными глазами, тридцатилетний человек принес мне рукопись: отрывок произведения в прозе. Рукопись тоже походила видом на хозяи¬на своего: написано крупным, размашистым почерком, нервным и выра¬зительным. <...> Подробностей не помню, но общее впечатление такое: никакого крика, никакого футуризма, написано человеческим, а не заум¬ным языком, но очень по-своему. То есть — ни на кого не похоже и потому ново. Ново потому, что талантливо» (Вашингтон, 1965). Пастернак пода¬рил Б. Зайцеву «Сестру мою жизнь» с надписью: «Борису Константино¬вичу Зайцеву, Художнику, — среди только умиляющихся и только прекрас¬нодушных, в благодарность за то, что и в лагере москвитян он по выше¬названной причине не доставляет огорчений петербургскому памятнику на Тверском бульваре — Автор. 15/ VI. 22. Москва» (Музей В. В. Маяков¬ского). О памятнике Пушкину на Тверском бульваре, который Пастернак воспринимал как памятник революционной сущности художественного таланта, см. в письме № 193.
2 Речь идет о работе над повестью, главы из которой Пастернак пуб¬ликовал в 1918-1922 гг. См. письмо Боброву № 206.
3 В октябре 1922 г. в критико-библиографическом журн. «Новая рус¬ская книга», № 9 (Берлин, ред. А. С. Ященко, изд. И. П. Ладыжников) был напечатан ряд писательских автобиографий, в том числе и Маяковского «Я сам».
4 Ср. в письме № 193: «От берлинской литературной шумихи, в кото¬рую я уже без моего ведома и против воли отчасти втянут, буду, разумеет¬ся, держаться в стороне».
208. А. Л. ПАСТЕРНАКУ
15 января 1923у Берлин
Дорогой Шура!
Меня очень огорчает все то, что у тебя сейчас по твоей соб¬ственной вине творится. Ты не удовлетворяешься тою пропастью мрачнейшего анализа и взвешиванья, которые ты уложил уже сам на это дело. Теперь ты привлекаешь к этому плодотворному заня¬тью еще и нас шестерых. Разве тебе не ясно, что сколько бы ты ни разбирал и не раскладывал этого дела, этот разбор его ни на шаг не подвинет. Тебе же прекрасно известно, что все будут на седь¬мом небе от радости, когда ты женишься, и что все, в особенности мы с Женей, И<рину> Н<иколаевну>! очень любим. Тебе ведь это хорошо известно. Однако ты ждешь и ищешь не этого, тебе во что бы то ни стало занадобился совет. Между тем я не советую и тебе самому советоваться с собою в этом вопросе. Было время, когда ты не был знаком с И. Н. Занимался ли ты выкладками и Гамлето-выми вопросами в день, когда само собой состоявшееся и ничего не значившее знакомство перевело тебя из состоянья незнакомо-сти в это новое состоянье? Я большой разницы между тем днем на Шатурке и твоею нерешенною перспективой не вижу. Женитьба ни в физическом, ни в духовном отношеньях не поставлена в ус-ловья какого-то островного или исключительного мира, с каким-то преддверьем, перед которым можно или нужно было бы стоять в нерешительности. Я бы сказал, что это жизненное учрежденье является совокупностью отборнейших бессмыслиц, зиждущих жизнь, если бы только настоящая, совершенно безумная любовь, превосходящая отношенья, предшествующие браку по своей хи¬мически чистой безумности, не превосходила по бессмыслице и женитьбу. Так что брак — осмысленнее и вернее любви, ближе, так сказать к житейскому побыту, к обыденщине и посредственности нашей. Это одна из тех немногих вещей, которые если когда кем и делались, то только необдуманно. Так их и надо делать. Всего луч¬ше сделать эту вещь сквозь сон, с тем, чтобы порадоваться затем, что он такой хороший. Как хорош будет твой, мы уже предреши¬ли, зная тебя и ее. При большом обдумывании становится невоз¬можно даже и человека в гости к себе зазвать. А ведь это гораздо проще, чем ввод нового и желанного человека в семью (мне это слово между прочим чуждо) — скажем лучше, в круг наиболее тес-ных и наиболее частых жизненных соседств и встреч.
Что касается будущего, относительно которого принято ду¬мать, что о нем следует думать, то должен сказать, при этом всегда разумеется нечто другое, а именно: средства, борьба за существо¬ванье и т. д. и т. д. Относительно этого должен я сказать следую¬щее. Никогда и никак не разоряются в жизни только полумерт¬вые существа, выживающие лишь в порядке неразложимости кам¬ня. Человеку же суждено в том или ином смысле разоряться и со¬бираться, сгорать и обновлять себя. Нет ничего на свете разорительнее той или иной страсти. Тут человек сплошь платит¬ся собой, ничего кроме яркости, громадности и безумности рас¬платы не приобретая. Замечательно, что никогда бы ты не стал запрашивать родителей, следует ли или не следует тебе безумство¬вать, сожигая себя во славу такого-то и такого предмета, лишаясь сна, смысла и устойчивости защитных микроорганизмов. Не прав¬да ли, действительная разорительность этого пути исключает вся¬кие в его надобности сомненья. Между тем, самый тон этой по¬требности так близок человеку, так человечен, что приходится брать скорее мерилом это чистое ослепленье в обсуждении явле¬ний этого порядка, нежели противоположное состоянье безрас-ходного прозябанья. И вот, как это ни странно, но без парадок-сальничанья должен сказать, — всякая, и бесприданная жена яв¬ляется статьей доходной для живого человека уже в меру одного того приближенья от чисто разорительной жизненности (все рав¬но, хотя бы и платонически идеальной) в сторону более умерен¬ную, которую приносит с собой брак. — Ты прости, что я так пишу, но уже самая потребность твоя в совете как бы локализует трак¬товку этого предмета, помещая его в сферу утилитарно разумную. Так я и вынужден писать. Всего больше хотелось мне разъяснить два-три заблужденья, в которых находятся папа и его выученики в этом отношеньи, папа — бросая до конца недоговоренные поло¬женья, ты же, скажем, по этим положеньям поступая, или вер¬нее — отказываясь от поступков. Что чистая гениализированная жизненность претерпевает от брака больший или меньший ущерб, меньше всего стал бы и я отрицать.
Однако никогда отец не приводил нам положенья о несосто¬ятельности брака, аргументируя его доводом такого порядка. Не только с его стороны не могло быть опасений за целость в нас разрушительного и саморазрушающегося безумья, но вряд ли он вообще своим детям бы возделыванье такой стихии порекомен¬довал. Так что слова его, часто слышанные тобою, представляют собою вступительную часть некоей теоремы, без существенной, замалчивавшейся части, лишенной всякого содержанья. Ссылки же его на факты и вообще доводы его таковы, что прямо бросают в объятия брака. Наверное когда ни спросить его, — что’ лучше, жить ли сумасбродно или разумно, он посоветует последнее. А между тем, если чем брак и плох, то только тем, что он разумен, что он не фантастичен, что он людей не губит, а сохраняет или даже плодит.
Гибель же обладает своей особой морфологией: перед тем как погрузить человека окончательно в пучину, она заставляет его про¬лететь в воздухе рельефно и во весь рост, чего нигде, кроме как на пороге гибели, — не бывает.
Это — о браке, о Л. О. П<астернаке>, о Стриндберге, о лек¬ции в Политехническом музее. Индивидуальный же случай от об¬щих положений отличается тем, что первые вводятся в мир сим¬патически, вовлеченные в мир желаньем, вторые же существуют во всех головах для того, чтобы в двух-трех — хороших о них выс¬казывались лучше и предпочтительнее истины, чем заблужденья. Я начал со второго, как ты хотел. И насколько возможно, — был беспристрастен. Теперь позволь мне из-под этого принужденья выйти. Я от души желаю, чтобы тебе удалось жениться на Ирине. Не ставь решенье всего вопроса в одну зависимость от себя. Это не по-хорошему бестактно. Мы ее очень любим. Что это семья не еврейская, конечно только лучше, а не хуже. Тебе мои симпатии и антипатии известны.
По совести говоря, невзирая на все папины последние уст¬ремленья2 — симпатии и антипатии эти — общесемейные. Серд¬цем (а не головой) и они конечно русских любят больше, чем «сво¬их». Кроме того, я еще не видел ни одного еврея, который бы со¬хранял свои специфические, просящиеся в анекдот черты, в силу особой какой-то одаренности. Скорее наоборот. Они выживают по принципу ничтожности. У Бялика этих черточек нет.
Крепко тебя и И. Н. целую.
N.B. И. Н. этого письма не показывай: оно ее не по моей вине обидит.
Впервые. — Автограф.
1 И. Н. Вильям — сестра Н. Н. Вильям-Вильмонта, невеста А. Л. Па¬стернака.
2 В 1918—1919 гг. Л. О. Пастернак познакомился с известными деяте¬лями еврейской культуры и написал портреты Д. С. Фришмана, Ш. Ан-ского (С. Рапапорта), Н. О. Соколова, Якова Мазе, М. О. Гершензона и др. В 1923 г. семь цветных репродукций этих портретов, написанных ранее Ю. Д. Энгеля, X. Н. Бялика и автопортрет были объединены в альбоме («Явне», Берлин).
209. С. П. БОБРОВУ
17января 1923, Берлин
17.1. 23
Дорогой Сережа!
Бертрана тебе выпишут. Кроме того, запродал твоих «Изоб¬ретателей Идитола»1 Вишняку (издательство Геликон). Он завтра же закупит в<се> под твою рукопись из расчета 1 фунт с листа, т. е. всего 7 фунтов. Условья его таковы. Он предполагает издать книжку в 4000-х экземпляров, с правом распространены! издания и в России, в согласьи с каковым пунктом ты лишаешься права запродажи ее какому бы то ни было издательству и в России, до полного расхожденья издания, однако же на срок не более 2-х лет. Вышеприведенная подробность договора является причиной не-приемлемости для него Мизантропов и Лотофага2. Одна книга уже издана, другая запродана. О книгах статей предлагает поговорить немного погодя и предполагает подумать в дальнейшем. Стихами пока обременен и вынужден отклонить. Итак, если условья (ко¬торые во всей точности соответствуют тем, на которых мы дого-варивались с ним и о моих вещах) тебе подходят, немедленно выш¬ли мне (переписанную на машинке) рукопись Изобретателей. Прошлою зимой я пересылал кое-что просто по почте, правда это были не рукописи, а книги… Не думаю, чтобы это было в каком бы то ни было отношении рискованно. Может быть ты придума¬ешь какой-нибудь другой, удобнейший или вернейший способ? Собственно, ведь это по твоей,
