1923, Марбург
Дорогой папа! Вот мы и катаемся на санках. В Касселе сейчас совершеннейшая весна: цветут анютины глазки, подснежники, и сирень стоит в почках, солнце разливается над садами, над пар¬ком за галереей, над щебетом птиц и детей. Не преувеличивая — погода как в апреле на Пасху в Москве. Мы были тут с тобой 10 лет назад1. Многое вспоминаешь. Я прямо как в трансе сейчас2.
Дорогая мама! Ах, если бы выйти тебе сейчас погулять здесь! Поедем со мною на Willhelmshohe!3 Сделав весь путь, указанный Федей, мы только полдня пробыли близ Ширке. Лил весенний дождь, ветер срывал с ног и валил набок даже и горы. Тогда мы проехали весь Гарц насквозь, но уже как ездят ради красот пано¬рамных, а не спортивных. А тут еще градус-другой прибавить и будет лето.
Впервые: «В кругу Живаго». Пастернаковский сборник. Stanford, 2000. — Автограф (Pasternak Trust, Oxford). Датируется по почтовому штем¬пелю на двух открытках: отцу — с репродукцией автопортрета Ламберта Ломбарда, матери — «Благословения Якова» Рембрандта из Кассельской галереи.
1 Пастернак вспоминает поездку в Кассель с отцом в 1912 г. См. пись¬мо МЬ 66.
2 О посещении Марбурга Пастернак писал Боброву на открытке с ви¬дом университета: «Дорвался, наконец, попал в него, удивительный, уди¬вительный город. Собирался ведь именно туда, шесть месяцев проторчал в безличном этом Вавилоне, теперь перед самым отъездом домой, в Рос¬сию, улучил неделю и съездил в Гарц, в Кассель, в Марбург. А ради него ведь всю кашу заваривал. Два всего дня был, и будто по губам — да как! —-помазали. Горько, горько, ругательски досадно» (11 февр. 1923; «Встречи с прошлым». Вып. 8,1996. С. 289). Поездка в Марбург была предпринята в надежде устроиться там на некоторое время для работы. Пастернак писал об этом Полонскому: «А как бы мне хотелось переехать в Марбург, куда попал я лишь по шестимесячном сидении в совершенно ненужном мне Берлине, бескачественном и сверхколичественном! И всего лишь на два дня. Но — жена у меня» (11 февр. 1923; ЛН. Т. 93. С. 693). «Впоследствии мне посчастливилось еще раз наведаться в Марбург. Я провел в нем два дня в феврале 23-го года, — вспоминал Пастернак в «Охранной грамоте». — Я ездил туда с женой, но не догадался его ей приблизить. Этим я прови¬нился перед обоими».
3 Парк на горе вблизи Касселя, где расположена картинная галерея.
211. А. Л. ПАСТЕРНАКУ
15 февраля 1923, Берлин
15/11. 23
Дорогой Шура! Мы действительно в самом непродолжитель¬ном времени собираемся ехать домой.
Я сейчас основательно простужен и не выхожу. Кроме того, мне следовало бы полечить пришедшие в полное разрушенье зубы. За всем тем, лишь только выйду, думаю обратиться к дорожным сборам. Если расчеты меня не обманывают, надеюсь с Женею быть в Москве в начале марта1.
Я легко представляю себе, каких тебе усилий стоило отстоять квартиру, и без наплыва большой тебе за это благодарности об этом предмете не думаю. Так что менее всего ты угадал бы истинный тон того, что последует ниже, если бы прочел в моих словах пре¬тензию, просьбу или расчет на какие-нибудь действия с твоей сто-роны. Я знаю, как это неприятно и невылазно-неисполнимо. Единственно, о чем я тебя очень попрошу на этот счет, это напи¬сать мне без промедленья, и хорошо бы воздушною почтой, каковы твои собственные виды и планы по дому, и не изменилось ли по¬ложенье квартиры в том отношении, что его бы удалось наконец изменить2.
Вот, с моей стороны, матерьял для твоих по этой линии раз¬мышлений и соображений, матерьял наполовину недосказанный, поскольку он касается моих с Женей перспектив, наполовину га¬дательный, поскольку он опирается на наши, относительно тебя и И<рины> Н<иколаевны> предположенья.
1) Мне с Женею, во всяком случае с осени, — одной комна¬той никак не обойтись. Ты, пожалуй, уже и догадался, в чем дело, однако на сей счет ни под каким видом ни перед кем не распрост¬раняйся. Надо при том сказать, что если с осени эта потребность в двух комнатах приобретет громчайшую выразительность красно-речивейшей очевидности3, нет никаких оснований для того, что¬бы в таком расширении отказать себе с самого начала. Уж теперь-то во всяком случае мне придется со всей решительностью засесть за работу, что бы это слово в отношении меня ни означало. Ины¬ми словами: уж теперь-то во всяком случае мне тотчас же по при¬езде придется уединиться в отдельной комнате etcaetera etcaetera.
2) Фришманы. Плохо было, и остается, коротко говоря, глав¬ным образом то, что живя с нами, они лишают нас, в отношении себя элементарнейших качеств справедливости, беспристрастия, признательности. Жизнь с ними делала нас и будет продолжать делать относительно их всех: несправедливыми, пристрастными, с худшей стороны неблагодарными. Тема эта начисто антисеми¬тическая. Глубочайшие по противоречивости, невылазности, фа¬тальности и трагизму свойства и основы, дилеммы и антиномии нашего существа и существованья подчеркнуты, изъязвлены, со¬браны в комок и посыпаны солью фактом их соседства. Обстоя¬тельство это невыносимо и нестерпимо. Одна мысль уже о том, что можно жить под снопом зловещего этого света (поскольку он вообще брошен в нашу жизнь) без искусственного этого рефрак¬тора, сообщающего всем этим темам ненужную и совершенно не¬лепую резкость сверхпроблематического и уже не трагического, а какофонического анекдота, — уже одна, говорю я мысль о том, что их не было и может не быть в квартире — кажется достаточно уважительным и в глубине своей вполне нравственным основань¬ем для того, чтобы желать избавленья от них с чистой совестью и сердцем. Выше сказал я уже, чем особенно досаждает их сосед¬ство: не живи они у нас, я постоянно бы о них думал с теми наи¬лучшими к ним чувствами, какие вызывают они во мне в воспо¬минании, отвлеченном от воспоминанья об их Московском адре¬се. Я с той же теплотой думаю о подарках всем им, как и о подар¬ках Косте Локсу или Устиновым, или еще кому. Однако тут же я ловлю себя на опасливости и на политиканстве; я всякий раз бо¬юсь того, как бы пустейшее проявленье вызванного ими и вполне ими заслуженного хорошего чувства не повело к укрепленью и утверждению их в сознаньи прочности этого злополучного и не-счастнейшего сожительства. Ах, боюсь я, что по приезде вопрос этот придется поставить во всей неприкрытой остроте4.
Видит Бог, я доводы свои считаю не только не сомнительны¬ми, но даже и не оскорбительными для них, коль скоро они им каким-нибудь чудом стали бы известны во всей их мучительной наготе. Напротив того, всякое прикрашиванье их неразрывно свя¬зано с обидностью. И эту элегию, в которую я прошу тебя вчи¬таться, я закончу тем, что прибавлю, чём еще морально тяжко именно это сожительство. Оно тяжко не тем одним, что делает нас несправедливыми, грубыми, неблагодарными и т. д., но еще и тем, что всякая попытка с нашей стороны хоть отчасти приоткрыть им глаза на наше нежеланье жить с ними, неизбежно показывает нас с непривлекательнейшей и наихудшей стороны. Это оттого, что в полную известность относительно наших мотивов их поставить невозможно или во всяком случае трудно. А то бы они увидали, что за обнаруженьем по-видимому некрасивейших, граничащих с подлостью черт кроются места наиболее наболевшие наиболезней-шие. Говорю тебе, если бы они проникли в суть наших стиснутых стенаний, они бы ужаснулись своей миссии, своей роли и своего положенья относительно нас. Вот что о соседях.
3) Как думаешь ты устроиться с И. Н.? Мы представляем себе и заранее радуемся тому, что она переедет к нам. Можно было бы предпринять легкий ремонт. И во всяком случае приятно и отрад¬но было бы завести общее или не общее, как тебе самому понра¬вится, но во всяком случае, светлое, опрятное, обобщенное и сво¬им тихим порядком охватывающее территорию всей квартиры, лишенное крикливости, экзотики и грязи (и, кажется, крыс!?) хо¬зяйство (которому Устиновы не были бы препоной), с прислугой, по всей вероятности. А? Что ты на этот счет скажешь. — Если очень строги «площадные нормы» и нас четверых оказалось бы мало для того, чтобы эту площадь оправдать (говорят, в этой области име¬ются некоторые, мне не знакомые новшества, вот отчего я так ос¬торожно — предположителен), я мыслю уплотненье скорее со сто¬роны Н<иколая> Н<иколаевича>5 или еще кого-нибудь, хотя на¬деюсь, что двумя семьями при Устиновых мы площадь бы всеми правдами и неправдами отстояли.
Кончаю второпях. Я еще кое о чем хотел тебе написать, о Гер¬мании, о неохоте с ней расставаться, о разных, к делу нейдущих вещах. Однако мама настаивает на отсылке готового уже у нее письма к тебе, и мне особенно разговориться с тобой не придется.
Женя пишет меня теперь6, сейчас придут убирать комнаты. Затем она засядет за работу. Ей вообще удалось тут поработать не¬много. Папа ею доволен и считает даже (в основе) способнее Голь-дингер7, да это его мненье, и не знаю, беспристрастное ли. Мы здесь сталкивались с очень милыми людьми (из немцев и немок, четвертого, подчиненного сословья), когда им трудно бывало, кое в чем, чем могли, помогали. Трудно будет расставаться с Германи¬ей, как с совокупностью молниеносных поездов, ежедневно и в любое время направляющихся вглубь Саксонии, Бадена, Гессена, Тюрингии и т. д. С Берлином затруднений не предвидится: ни к чему на свете я не относился холоднее. Ввиду того, что Берлина не хаял разве лишь ленивый и что это избитейшая привычка, я особенно воздерживался от хулы по его адресу и боялся повторять этот трюизм. Однако, хочешь не хочешь, а это оригинальное мне¬нье поневоле разделишь, побыв хоть несколько среди истинной природы и глухой истории. Когда я возвращался в Берлин, его по¬степенное получасовое приближенье и разрастанье начиная с Пот¬сдама меня смешило и отвращало. Это было ночью, после всяких Гарцев, Крейензенов и Госляров. Да по существу и без всякой по¬туги на остроумие, — это давно уже нисколько не немецкий го¬род. Здесь даже лень правильно по-немецки говорить, и среди под¬линно берлинского словаря и у христиан имеются прусские сло¬ва: мецпе и мишиге*.
Помимо неиспользованной и неоправданной привязаннос¬ти к настоящей Германии, близкая поездка омрачается для меня еще и тем, что я слышу о Москве и России из самых разнообраз¬ных, самых противоположных кругов. Левые и правые, старые и молодые, даже и коммунисты, удачники и неудачники сходятся в одном мнении, рисующем положенье, скажем Москвы, жизнь и атмосферу наинепригляднейше. Получается впечатленье, будто жизнь изменилась с нашего отъезда определенно к худшему. По¬думай, прежде чем мне на этот вопрос ответить, в самом деле так
* Букв.: звездочет; придурковатый, дурашливый; употреб¬ляется в ироническом смысле (евр.).
