Когда я прочел Ваше последнее письмо, у меня сердце сжа¬лось от боли. Но это было заблужденьем. В следующую же минуту я поблагодарил Бога за то, что не встретил Вас летом 17 года. А то бы я только влюбился в Вас (и с Вами не было бы катастрофы, ибо их было бы две, а этого не бывает (т. е. у Вас и у меня)). Т. е. много бы ненависти осталось у нас по том, и такое потом обязательно бы последовало.
Письма не кончил. Опять просьба уже раз высказанная Вам. Не думайте обо мне и об ответе, они придут сами собой. Стихов до Москвы читать не смогу. Пока не напишу из Москвы, — письме, если бы написали, не посылайте. Всего огорчительнее было бы, если бы то, что пришло от Вас, залегло и сообщилось моей жизни (даренье большой нравственной и облагораживающей силы) в от¬даленном моем выраженьи показалось чудным, смешным или не¬понятным Вам. А мне кажется, что судьба сводит нас так для того, чтобы кругом нас и рядом с нами не было искажений, обманчиво¬сти, измен. До свиданья. — Спасибо за Эккермана4.
Ваш Б. П.
Впервые: Цветаева. Пастернак. Письма 1922-1936. — Автограф (РГАЛИ, ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 156). Датируется по почтовому штемпелю на конверте.
1 Елена книжки — Е. А. Виноград, адресат стихов «Сестры моей жиз¬ни», весной 1918 г. вышла замуж за наследника Ярославских мануфактур.
2 Об обучении «сдержанности», «бесчувственности», «холоду» и при¬обретении «объективности воззренья» во избежание душевной катаст¬рофы, пережитой в 1918 г., Пастернак писал в письме жене № 230: «Но если бы я просто покорился своей природе <...> я бы недосягаемую кни¬гу написал тогда <...> но <...> насквозь изнизанная влюбленными сти¬хами, как роза — скрипучестью и сизыми тенями, — ты неизбежно бы досталась другому».
3 Это первое употребление имени Марина без отчества. В письме 9 марта 1923 г. Цветаева просила: «…во-первых, освободите меня в обра¬щении от отчества: я родства не помнящий! во-вторых, подарите мне Ваше прекрасное имя: Борис (княжеское!)…» (М. Ц. Собр. соч. Т. 6. С. 240).
4 Цветаева 11 марта 1923 просила Р. Б. Гуля купить в Берлине и пода¬рить Пастернаку перед отъездом «Разговоры с Гёте» Эккермана (там же. С. 524).
216. Я. 3. ЧЕРНЯКУ
12 июня 1923, Костит
Дорогой Яков Захарович!
Так и не удалось нам свидеться в городе. Но это можно и нуж¬но поправить. Соберитесь как-нибудь к нам на воскресенье. Очень удобный поезд отходит с Ярославского вокзала в 12.45, однако проверьте. Ехать надо за Пушкино до станции Братов-щина Северной железной дороги. Тут слезете и пойдете через село «Братовщину» в деревню «Костино», Вам всякий дорогу укажет. Живем мы в крайней, последней избе по деревне «у Сергея», так спросите. Изложение этого маршрута кажется отбивает охоту ему последовать. Впечатленье это обманчивое. Трехверстного пути Вы и не заметите, тем более что с этого поезда у Вас всегда будут к нам попутчики, а может быть и знакомые. Просим с супругой, если она хороший ходок и эти три версты ее не пугают. Если Вам улыбается приехать в большем обществе, сообщите, пожалуйста, все эти сведения Косте и Нине Всеволодовне Локсам, которых я тоже очень хотел бы видеть и все равно наверное на одно из вос¬кресений законтрактовал. Вы можете в облегченье розысков со¬звониться в городе с братом, Александром Леонидовичем (11-66) или же с Ник. Ник. Вильямом (1-92-87), и поехать с кем-нибудь из них. До свиданья. Крепко жму Вашу руку. Сердечный привет Вашей жене.
Любящий Вас Б. Пастернак
12/VL 23
P. S. Если можете, привезите, пожалуйста, последний номер «Печати и Революции» и, если Вы располагаете и этим журналом, то, хотя бы на время, и «Красную Новь».
Впервые. — Автограф (РГАЛИ, ф. 2208. Новое поступление).
217. П. С. КОГАНУ
Конец ноября 1923, Москва
Глубокоуважаемый и дорогой Петр Семенович!
У меня до Вас просьба, личная, настоятельная, горячая. Я знаю Вильяма, знаю его дело1 и считаю своим долгом не перед ним только, а также и перед Вами поставить Вас в полную изве¬стность о том, как смотрят<ся> подобные происшествия выходя из ведомственной обстановки, попадая на открытый воздух и до¬ходя до чьего-нибудь непредвзятого сознания, — в данном слу¬чае хотя бы до моего. Если его исключенье претендует хотя бы отдаленно на какой-нибудь смысл, то таковой мне представля¬ется разве только вот как. Дореволюционный порядок блистал парадоксами произвола. Революции надо за это мстить. Если бы она мстила бы только тем, кто этой мести заслужили, то это было бы не вполне произвольно. В произвольности надо эти образцы превзойти. И вот из людей, по несчастью знающих один иност¬ранный язык, неумеренно любящих просвещение, и, о ужас, даже по внешности англоподобных, надо наудачу кого-нибудь выб¬рать, разъяснить (ведь даже Сенат ни одной своей чепухи не ос¬тавлял неразъясненной и недообоснованной), и выкинуть, тем более, что как всегда в России — это временно, завтра будут дру¬гие порядки, и Вильям будет выставлять сам, как неп*, как спец,
* Разговорное, вместо: «нэпмен».
или еще как кто-нибудь. Неужели никогда у нас не проснется вкус к широким, большим, временным перспективам и мы все будем «делать ошибки», «не боясь в них открыто сознаваться»2. Как блестяще! Пишу Вам так, зная Ваши взгляды и помня то, что Вы однажды мне в разговоре со мной сказали, будто бы у нас многого можно достигнуть, если заявлять громко о тебе извест¬ных правонарушениях.
Я был у Вас однажды в институте и вынес самое тяжелое впе¬чатление именно от той крестьянской аудитории, которая посте¬пенно вытесняет интеллигентский элемент и ради которой все творится. Я завидую тем, кто не чувствует ее, мне же ее насмеш¬ливое двуличие далось сразу и дай Бог мне ошибиться. Теперь же о Вильяме. Отчего не предупреждали при поступленьи? Не ложи¬тесь в эту больницу, как только вы придете в сознанье, вас выбро¬сят на улицу с несросшейся ногой.
Да, но это все же о Вильяме. Он не мужичок. Он не преда¬тель. За его честное слово я поручусь, как за свое собственное. Он не в ячейке (а то бы он исключал!!). Он не гений (а то бы он жил в XIX-m или в XXI веке). Он способен, как я, как Вы, как Маяковс¬кий, как те, с кем мы дружим и кого мы знаем. Изо всей молоде¬жи, ко мне ходившей и мне известной, выделил и приблизил я его оттого, что для него время началось не с Лефа и на нем не кончит¬ся, оттого, что он живет мыслью и культурной тягою, как дай Бог всякому.
Искренне Вас уважающий Б. Пастернак
Впервые: «Вопросы литературы», 1990, № 2. — Автограф (РГАЛИ, ф. 237, on. 1, ед. хр. 96). Датируется по содержанию. П. С. Коган — исто¬рик западно-европейской литературы, критик марксистского толка, про¬фессор 1-го и 2-го МГУ, с 1921 г. — президент ГАХН, в ведении которой находился литературно-художественный институт им. В. Я. Брюсова.
1 Н. Н. Вильям-Вильмонт был исключен из Брюсовского института во время идеологической чистки студентов как «политически и социаль¬но неприемлемый». Я. 3. Черняк 29 нояб. 1923 г. записал ответ Брюсова на его вопрос «о причинах исключения Вильмонта — талантливого моло¬дого поэта»: «Да, тут академических причин нет (ему осталось всего пол¬года до окончания курса), но он идеалист, участвует во всех оппозицион¬ных кружках студентов, в его стихах молитвы, иконы, Бог… он держится вызывающе… Я, — говорит Брюсов, — на одном заседании его отстоял, но на следующем вопрос был пересмотрен и его исключили» (Воспоми-нания. С. 120).
2 Стандартные формулировки партийной пропаганды.
218. Н. Н. ВИЛЬЯМУ-ВИЛЬМОНТУ
26 декабря 1923, Москва Дорогой Николай Николаевич!
Не балуйте и не смущайте меня Вашим молодым вниманием. Я ценю его и оживаю, встречаясь с его выражением, так оно пре¬красно, то есть настолько переплетено побегами самостоятельно¬го вдохновения и восторженности, не только мною не вызванной, но даже ко мне и не относящейся. А если я прошу оставить эти Ваши мечты не о своей, а о моей будущности, то есть тому причи¬на. Как ни мало обязываете Вы-то сами меня к чему бы то ни было этим доверием, страху все же прибывает от него в минуты поте¬рянности и отчаяния, когда в отличие от далекого прошлого, пу¬гавшего меня только бесследным исчезновением неоправданного и неостановленного времени, я теперь пугаюсь и той отдачи, ко¬торую рождает эта лавина проигранных лет в среде Вашего дру¬жеского доверия, мимо которого она прокатывается… И какого бы родного мира Вы ни касались в своих предположениях, не со¬единяйте Ваших планов и чаяний с моей судьбой — ни даже в спра¬ведливой мысли о нашем родстве и сходственное™. Легко может статься, что когда-нибудь придется разувериться во мне. И Вы понимаете, каким неизбежным бедствием грозилось бы это строю ни в чем не повинных и счастливых мыслей, совместно со мною затрагивавшихся, в том случае, если бы неосмотрительная симпа¬тия чересчур связала их с человеком, подверженным всяким пре¬вратностям и вдруг потерпевшим банкротство. Точка поставлена здесь с целью отстранения всяких догадок за их преждевременно¬стью.
Обнимаю Вас и крепко жму Вашу руку. 2>. Я.
Впервые: Н. Н. Вильмонт. Борис Пастернак. Воспоминания и мыс¬ли // «Новый мир», 1987, № 6. — Автограф (собр. Е. Н. Вильмонт).
219. М. И. ЦВЕТАЕВОЙ
Дорогая Марина! Так странно Вам писать! Мне кажется, Вы знаете и видите все, мы никогда не начинали, мы никогда не пе¬рестанем. Живите долго, живите вечно, я только на это надеюсь теперь. Как объяснить Вам? Я мог бы простыми и строгими сло¬вами рассказать, что теперь со мною и как сложилась жизнь, как трудно тут. Всего бы лучше так и сделать. Но я не знаю, далось ли бы Вам то волненье, с каким бы я их сказал. Я писал бы Вам о своем житье-бытье, и чем подробнее и точнее на нем останавли¬вался, тем чуднбе и жутче было бы Вам; что я с таким усердьем себя помню. А между тем, подробно и точно писал бы я о Вас, о Вас давнишней, о Вас отдаленной, и далекой в будущем. Что Вы такое, Марина? Вы в ряду тех величайших вещей, которых можно не замечать, без угрозы обидеть их и их лишиться. Вы сердечный мой воздух, которым день и ночь дышу я, того не зная, с тем, что¬бы когда-нибудь, и как-то (и кто скажет как?) отправиться только и дышать им, как отправляются в горы или на море или зимой в деревню. Только раз пять или шесть не больше слышал я в жизни другую такую незаметность, водопад существованья, грохот
