и за Вас порадовался, и под налетом этой темы и закончился ночной чай у Асеева, где все мы до этого читали, радовались друг другу, сожалели о брошенных молодых наших путях, кляли отклоненья и собирались встретить утро решительно переменившимися к луч¬шему (то есть ставши прежними и новыми в одно и то же время).

Посылайте мне скорее все, что Вами сделано нового. Вышло ли у Вас что-нибудь (отдельным изданьем) после «Браги»?2 Вы поэт моего мира и пониманья, лучше не скажешь, и нечего прибавлять. В литературное коловращенье я не вставился и механически с ча¬стями шестерни не сообщаюсь. Вот отчего многого я не вижу и не знаю, с чем автоматически сталкиваются другие. Жалко, что не читавши регулярно «Красной Нови», пропустил несколько Ваших вещей. Их хвалили3. Мне нравятся Ваши стихи в «России»4. Те¬перь вот что сделайте. Напишите точно, в каких именно номерах каких журналов Вы имеетесь, я их достану.

У меня был очень тяжелый во всех отношеньях год.

Крепко жму Вашу руку.

Ваш Б. Пастернак

Впервые: ЛН. Т. 93. — Автограф (собр. Н. С. Тихонова). С Тихоновым Пастернак познакомился у Бриков в конце 1923 г.

1 Поэма «Высокая болезнь» была напечатана в журн. «Леф» (1924, № 1/5).

2 Вторая книга стихов Тихонова «Брага» вышла в 1922 г.; была пода¬рена автором с надписью: «Борису Пастернаку, великолепному мастеру и собрату — человек «Браги» и «Орды» Николай Тихонов».

3 В «Красной нови» были напечатаны следующие стихи Тихонова: «Сами», «Колымага», «Не по часам с проверенным ходом…», «Песня об отпускном солдате», «У меня была шашка, красавица станом…» (1922, N° 4, 5); «Сон в лесу», «Трактор», «Утро», «Пилоты», «Осень», «Шахматы» (1923, № 4-6); «Америка» (1924, № 1).

4 Стих. «Дождь» («Россия», 1924, № 1).

222. Е. В. ПАСТЕРНАК

8 мая 1924, Москва

8/V.24

Дорогая гулюшка! У тебя сегодня вероятно страшно трудная ночь. Я себе живо с болью рисую, как ты с трудом над Женичкой ворошишься, колдуешь, тихо и мучительно хлопочешь. Если ты не перешла в другое, двухместное отделенье, то много ты муки

примешь за этот переезд1. В конечное благополучье его я горячо верю, улыбку вы довезете оба, чудесное ваше сходство страшно усилилось в купе, когда и ты вдруг стала беленькой маленькой де¬вочкой, чуть-чуть старше Жени и много худей. Так в деревнях се¬стры подростки нянчат маленьких братьев.

Трудностей дороги мы все-таки не учли, и слава Богу. Как ни горько такой вывод делать, надо все же сознаться, что при мень¬шей решительности и наивной смелости с твоей стороны ты бы не уехала. Удивительное чувство я испытываю, думая о вас или, лучше сказать, живо вас в окошко купе видя. Точно вы впервые стали реально существовать. Вы отделились, стали в стороне, и разлука, как закатывающеся солнце, ровно и мягко осветила вас, сбоку и как-то снизу; в таком свете я вас никогда не видал. Ну и что же. *<Осязат>ельно подлинные. Настоящая женщина и на¬стоящий ребенок. Мои. Вот именно эти и такие. То есть на моем языке (на котором, когда-то начав лепетать и проговорив всю жизнь, я когда-нибудь прощусь с нею) — эти два слова: жена и сын — ничего лучшего и полнейшего означать не могли. За окош¬ком сидели идеальные образцы этих слов, единственные их изоб¬раженья. Не знаю, поймешь ли ты, что мне невозможно вообра¬зить себе других моделей этих двух слов и для других мужей и от¬цов. Напиши мне поскорей о переезде и как ты себя чувствуешь.

Когда мы вышли с вокзала в город, стало внезапно как-то прохладно (как летом) и темно. Няня мелкой дрожью дрожала, говоря о мальчике. Все же она видно очень привязалась к нему. Доехав до Почтамта, решил я с Мариечкой2 к Брику завернуть. На¬счет денег и видов всяких на будущее журнала3. Брик уходил, ком¬ната ярко освещена, заведен граммофон, по комнате перекатыва¬ется шотландский терьер и грызет изношенную калошу, в горш¬ках цветы, Лиля в кимоно, Оля Третьякова, потом входит Маяков¬ский, потом мы с Мариечкой и Третьяковой уходим, по дороге встречаем Асеева, Коля говорит, что в четверг через неделю я и он назначены читать в Кубу4, доходим до Колиных ворот, расстаем¬ся, Третьякова предлагает зайти к какому-то японскому журнали¬сту5, который поблизости от нас будто бы живет. Я вдруг вспоми¬наю, что шкафы все еще отперты, тогда выясняется, что японец в Княжем дворе6 квартирует, я забегаю к себе, к своей радости уз¬наю, что няня еще не возвращалась, запираю все у себя и у Шуры, отправляюсь в Княжий двор. Разговор происходит по-английски.

* Уголок письма оторван. 464

У журналиста в гостях молодой лощеный и разутюженный дип¬ломат из нашей японской миссии.

На стене огромная карта Токио. Несколько цветных полос, и они покрыты густым дождем завивающихся стрелок, крестами и цифрами. Цветные полосы обозначают, в какой из шести дней, что длился пожар, сгорела территория, данным цветом закрашен¬ная. Стрелки показывают на направленье ветра. Он образовывал смерчевые воронки. Смерчей было несколько. Цифры (в тыся¬чах) говорят о числе обугленных и неиспепеленных трупов7. Страшно видеть, на каких ничтожных клочках земли гибла та¬кая тьма народу. Всего в городе сгорело 250 ООО. Очевидец (рус¬ский дипломат; он был в Токио во время землетрясенья и после¬довавшего пожара и чудом уцелел) рассказал нам о неописуемо жутком, прямо сверхъестественном по ужасу явлении. Дело в том, что ветряные воронки образовывались от раскаленности возду¬ха. Сила же тяги была так велика, что на воздух, кружась, подни¬мались горящие люди, давно уже удушенные. И чем больше они обгорали, и чем больше становился жар, тем выше и тем в боль¬шем числе они взлетали. Их было множество и, болтая руками и ногами, они производили впечатленье живых. Дико было после этого говорить о «литературе», о том, что мы думаем о «русско-японской дружбе» и т. д. и т. д. Я на два дня взял у них несколько японских журналов. Страшные зрелища разрушений. Зловещее сочетанье поэтичности пейзажа с разрушенными мостами и на¬сыпями железных дорог. Но какая цивилизация и какое трудо-любье! Очень красноречивые картины. Надо это видеть, на сло¬вах не передать.

Сейчас лягу спать в пустой и гулкой комнате. А вы катитесь и катитесь, шибко-шибко и ты возишься с мальчиком, и страшно трудно тебе с пеленками, с кормленьем, с соседями, с криком маль¬чика и с их куреньем, и негде ведь лечь тебе, такие узкие диванчи¬ки, бедная, золотая моя. Но Бог тебя не оставит и мучительность перевьется со счастливостью, как именно, не знаю, но верю, верю.

Твой Боря

Сердечный привет самой старой Женичке, твоей маме. Ког¬да будешь моей писать, непременно о поездке напиши. И вооб¬ще, поклон всем твоим. Не давай слишком долго Х<иле>8 и вооб¬ще ничему чужому при тебе и мальчике быть.

Все о тебе расспрашивают, все говорят; только что японец не спрашивал. А то все и так нежно.

Впервые: «Существованья ткань сквозная». — Автограф.

1 Е. В. Пастернак уехала с сыном к родителям в Петроград.

2 Мария Павловна Гонта — жена Д. В. Петровского.

3 Журнал «Леф», редактируемый О. М. Бриком, в котором печаталась поэма «Высокая болезнь».

4 Кубу — Комиссия по улучшению быта ученых, расположенная на Пречистенке, теперь — Дом ученых. Там была столовая, где Пастернаки иногда обедали.

5 Японский поэт Тамизи Найто. Сохранились фотографии, сделан¬ные А. А. Вознесенским в тот день около здания ВОКСа с Маяковским, О. В. Третьяковой, С. М. Эйзенштейном, Л. Ю. Брик. На одном из отпе¬чатков Пастернак сделал надпись: «Томитесь и знайте: Тамизи Найто» (Музей В. В. Маяковского). На следствии в НКВД в 1937 г., по словам О. В. Третьяковой, эта серия фотографий послужила вещественным дока¬зательством для ее обвинения в шпионаже в пользу Японии.

6 Гостиница, находящаяся в северном крыле того же дома на Волхон¬ке, 14, где жили Пастернаки.

7 Речь идет о землетрясении в Токио, случившемся в сентябре 1923 г.

8 Домашнее имя Абрама Бенедиктовича Минца, мужа сестры Е. В. Па¬стернак.

223. Е. В. ПАСТЕРНАК

9 мая 1924у Москва

9/V.24

Сегодня жаркий солнечный день, лето, и со двора несет теп¬лой вонью пригретых отбросов. Встал утром с быстротою пожар¬ного, нет действительно, — ив полчаса умылся, прибрал комнату, попил чаю, покрыл наглухо Женичкину кроватку простынями, вообще оголил комнату. — Шура ушел в Муни1 и в ожиданьи его я вознамерился в том же пожарном темпе, который меня подымает, молодит и избавляет от всех страхов, заняться переводами для Укриздата2, которые все же исполню, урывками, на затычку. Как вдруг — Горбунков!3 К сожаленью я не успел предупредить сосе¬дей, что на все лето я перестаю бывать дома, и этот хлопотливый и юркий ценитель времени успел ко мне проскочить. Пожарный сбор на нынешнее утро был сорван. В 12 часов пришел Шура и вскоре та дама, которой нужен бандаж. Дала червонец. Между прочим ей и люлька понадобится. Сколько она нам стоила, и что у нее за нее взять? Потом мы занялись зимними вещами и ковра¬ми и провозились с ними до 3-х. Все выбито и лежит на диване под старой простыней. Купим нафталину и сложим сегодня же. К няне приехала дочка, славное безмолвное и смущающееся су¬щество. Они внизу сидели и стерегли вещи. Няня попросила по-зволить ей одну ночь тут переночевать. Я, разумеется, позволил, что несколько мне испортило отношенья с Шурой, которого ков¬ры, жара и пыль истомили. Потом случилось недоразуменьице с обедом. Я еще с Кубу не сорганизовался, •— там надо еще вперед заявленье на обеды подать и разрешенье получить. О нежеланьи Паши и Ю<лии> Б<енционовны>4 давать свои примусы в пользо¬ванье няне я ничего не знал. Вскоре эта тайна всплыла наружу во всей мгновенной остроте и пикантности. Устроились по-студен¬чески и пообедали тремя сортами хлеба, яйцами и колбасой. К вечеру может быть будут котлеты, но не няниного изготовле¬нья. Сейчас отнесем белье китайцам. Потом займемся начинкой сундуков. Пианина я еще не передвинул в вашу комнату и если не говорить о пожарной прыти, то в остальном все складывается не сразу так, как я думал. Но на чтенье в Кубу я согласье дал5. Выс-туплю с Колей. Женечка, начинаются звонки по телефону, — вся¬кие знакомые и знакомыя, то, чего с тобой не бывало. При тебе была другая черная и оборотная сторона, нежели это. А теперь, как когда-то, когда я был одинок и что-то делал: тогда, до встречи с тобой, главная трудность и опасность (я их боялся) была в этих вдохновенных звонках. Целую.

Впервые: «Существованья ткань сквозная». — Автограф.

1 Московское управление недвижимым имуществом.

2 Переводы современной революционной немецкой поэзии для сбор¬ника, который составляли Петровский и Петников. Антология «Молодая Германия» вышла в Харькове в