бели,
на третий год рубашки шей:
рубашек свадебных нашьешь,
венок из руты нам совьешь»[20].
Рубашки я готовые
в сундук сложила новые,
уже веночек мой завял,
пропал он в стороне чужой,
как камень в глубине морской.
здоров ли, жив ли — знает бог!
«Мария непорочная,
будь мне защитой прочною:
верни с чужбины милого,
любимого, единого;
с чужбины милого верни —
а нет, так жизнь мою возьми;
с ним жизнь моя весенний цвет,
а без него не мил мне свет,
Мария милосердная,
утешь мне сердце бедное!»
Икона с места сдвинулась —
девица в страхе вскинулась:
лампады огонек мигнул,
погас и в мраке потонул.
То ветер ли по пламени,
зловещее ли знаменье!
Послышались шаги — и вдруг
в стекло оконца: стук, стук, стук!
«Ты спишь ли, милая, иль нет?
То я забрел к тебе на свет!
Что делаешь ты полночью?
Меня ты крепко помнишь ли?
С другим любви не водишь ли?»
«Ах, милый мой! Господь с тобой!
Все годы я томлюсь тоской,
с тобой все годы мысль моя,
сейчас молилась за тебя!»
«Молиться — зря! Вставай, пойдем,
пойдем со мной моим путем;
дорогой мне известною —
пришел я за невестою».
тебе не лучше ль отдохнуть?»
«Мне день, что ночь и ночь, как день,
при свете застит очи тень;
скорей чем крикнуть петухам
Не медли, встань, идем со мной,
ты нынче станешь мне женой».
Был час глухой, полночный час,
в деревне спал и стар и мал,
лишь ветер глухо бушевал.
А он пред нею скок да скок,
она за ним, не чуя ног.
Собаки, взвыв, залаяли,
лишь этих двух почуяли:
и выли, выли без конца,
как будто чуя мертвеца.
«Полночный час уже пробил,
выходят тени из могил;
коль их заметишь пред собой —
не побоишься, светик мой?»
и очи божьи надо мной.
Поведай лучше мне в ответ,
готовы ль в дом меня принять?»
«Ты слишком много хочешь знать!
Спеши и — сможешь увидать.
Скорей, скорее, час не ждет,
а путь далекий нас ведет. —
Что ж правой держишь ты рукой?»
«Несу молитвенник святой».
«Оставь его! Молитвы те —
как тяжесть камня на хребте.
Забрось его! Ведь нам итти
без ноши легче на пути».
и стал их шаг по десять верст.
И путь пошел их по камням,
по диким скалам и лесам;
в теснинах тех меж скалами
шакалы зубы скалили;
и филин дико хохотал,
как бы несчастье предвещал.
А он пред ней все скок да скок,
она ж за ним, не чуя ног.
По гребням скал, по терниям
ступают ноги белые;
кровавят ног девичьих след.
«Полночный час уже пробил,
выходят тени из могил;
коль их заметишь пред собой —
не побоишься, светик мой?»
Ты лучше расскажи о том,
где ты живешь, каков твой дом?
Чиста ль светлица, весела?
И церковь близко ль от села?»
«Ты слишком много хочешь знать!
Самой придется увидать.
Спеши скорей: ведь час не ждет,
а путь далекий нас ведет.
Что у тебя за пояском?»
«Взяла я четки в новый дом».
«О, этих четок черный ряд,
тебя обвил он точно гад!
Они начнут тебя душить:
Он бросил четки под откос,
и стал их шаг по двадцать верст.
Была дорога их долга —
через болота и луга;
а по болотам у реки
блуждающие огоньки[21]:
по девять в ряд и там и тут,
как будто с телом гроб несут;
а жабий хор среди болот
как по покойнику поет.
Он все пред нею скок; да скок,
она ж за ним, не чуя ног:
осока хлещет по ногам,
подобно бритвенным ножам,
и папоротник зеленый
стал кровью обагренный.
«Полночный час уже пробил,
спешат виденья в тьму могил;
как взор ни крой, их страшен рой —
ты не боишься, светик мой?»
«Ах не боюсь, ведь ты живой
Но не спеши ты так итти,
позволь мне дух перевести,
слабеют ноги, колет грудь,
дай мне минутку отдохнуть!»
«Нет, мы скорей должны итти!
Уж близится конец пути.
Пир начат, гости у стола,
летят мгновенья, как стрела.
Что это у тебя, гляди,
на шнур надето на груди?»
«То матушки покойной крест».
«Креста мне ненавистен блеск!
Краями в золотом огне
он колет грудь тебе и мне,
брось! Станешь птицей в вышине!»
стал в тридцать верст их каждый шаг.
И вот пред ними дол открыт,
на нем строение стоит;
высоких узких окон ряд
«Ну, вот, дружочек, мы и здесь,
теперь увидишь все как есть».
«Не церковь ли на месте том?»
«Нет, то не церковь, то — мой дом!»
«А это не крестов ли ряд?»
«Нет, не кресты то, а — мой сад!
Теперь — ты на меня взгляни
и частокол перемахни!»
«Постой? размыслить дай самой!
Мне странен, страшен облик твой;
а сердце, вижу, тверже льда!»
«Не бойся, милая моя,
богато, сытно у меня,
мясного много в погребах,
сегодня ж пир начнем не так!
Что у тебя за узелок?»
«Рубашки — свадебный залог».
«Не нужно больше их чем две!
одна тебе, другая мне».
С рубашками он узел сгреб
и за ограду их — на гроб.
«Теперь ты на меня взгляни
и изгородь перемахни».
«Ты ж был все время впереди,
на нашем свадебном пути,
Ты шел все время впереди,
так первый ты и перейди!»
Он хитрости не разгадал,
перескочил вдруг через вал;
подпрыгнул вверх на пять сажен,
так изо всех помчалась сил…
И ей убежище нашлось;
с засовом прочным у дверей;
она дрожа в нее вошла
и двери крепко заперла.
Узка в часовне щель окна,
лишь месяцем освещена;
теснее клетки камни плит,
и мертвый посреди лежит.
Вдруг шум поднялся за стеной;
теней могильных хрип и вой!
Скребутся, шаркают вокруг
и песню начинают вдруг:
погиб, кто не сберег души!»
И в двери гром и в стены стук;
«Вставай, мертвец, вставай скорей,
засовы отодвинь с дверей!»
И мертвый веки подымал,
и мертвый очи протирал,
и, словно в чувство приходя,
взглянул, поднявшись, вкруг себя.
«О, святый боже, мне во власть
не дай к нечистому попасть!
Ты, мертвый, не тревожь покой,
И мертвый голову склонил
и очи мутные закрыл.
Еще сильней бушует друг:
«Вставай, мертвец, вставай с одра,
И вновь на страшный тот призыв
мертвец поднялся полужив,
к засовам прочной двери той
холодной тянется рукой.
«Исусе Спасе, помоги,
не дай, чтоб вторгнулись враги!
Мертвец, лежи и тих и строг;
да будет милостив к нам бог!»
И снова мертвый лег, как был
в гроб без движения, без сил,
И вновь поднялся грохот, стук!
«Го, го, мертвец! Го, го, вставай!
и нам живую подавай!»
Поднялся мертвый в третий раз
на полумертвую простер.
«Мать богородица! Спаси,
у сына милости проси!
В своих молитвах я грешна:
но ты простить меня должна!
Мать всех покинутых детей,
спаси меня из злых сетей!»
И тут, как бы в ответ ей, вдруг
по всей деревне повторен
петуший крик со всех сторон.
как бы подкошенный упал,
снаружи — смолк последний звук:
остановились в страхе там:
раскрытый гроб в могиле пуст,
в часовне девушка без чувств,
и на могильные кресты
рубашек вздеты лоскуты.
Права ты, девушка, была, —
что мысли богу предала —
от злого отступила,
И не рубашек клочья,
растерзано на клочья!
1843 г.
Клятва верности
Шотландская народная баллада
Мертвец явился к Марджери.[22]
Взошел он на крыльцо,
У двери тихо застонал
И дернул за кольцо.
— О, кто там, кто там в поздний час
Ждет у дверей моих:
Отец родной, иль брат мой Джон,
— Нет, не отец, не брат твой Джон
Ждут у дверей твоих.
То из Шотландии домой
О сжалься, сжалься надо мной,
О, сжалься, пощади.
От клятвы верности меня
Навек освободи!
— Ты клятву верности мне дал,
Мой Вилли, не одну.
И клятву я верну.
— Мое дыханье тяжело
И горек бледный рот.
Кого губами я коснусь,
Тот дня не проживет.
Он вышел в сад, она за ним.
Идут по склонам гор.
Вот видят церковь в стороне,
Кругом — зеленый двор.
У самых, самых ног,
В свою могилу лег.
— Что там за тени, милый друг,
Склонились с трех сторон?
— Три юных девы, Марджери,
Я с каждой обручен.
— Что там за тени, милый друг,
Над головой твоей?
— Мои малютки, Марджери,
От разных матерей.
— Что там за тени, милый друг,
У ног твоих лежат?
— Собаки ада, Марджери,
Могилу сторожат!
Она ударила его
Дрожащею рукой.
Пусть бог вернет покой!
Перевод: Самуил Маршак
Мэтью Грегори Льюис Алонсо Отважный и Краса Имоген
Английская баллада
Девица и рыцарь сидели одни.[23]
Был рыцарь навеки влюблен.
С тоской друг на друга смотрели они.
Краса Имоген ее звали в те дни,
Алонсо Отважный был он.
«Я еду сражаться в далекой стране,
Ты горькие слезы прольешь.
Но верной недолго останешься мне.
Приедет богатый к тебе по весне,
И с ним под венец ты пойдешь!»
«Нет, милый, — ему отвечает она, —
Меня укорять ты постой.
Любовью навек я тебе отдана,
Живой ты иль мертвый — тебе я жена,
В том Девой клянусь Пресвятой!
Но если, пока еще луг не отцвел,
Мной будет Алонсо забыт,
Пусть Бог повелит, чтобы дух твой пришел,
Сел рядом со мною за брачный мой стол,
Неверной назвал и с собою увел
Туда, где твой прах был зарыт!»
Давно в Палестине сражается он.
Рыдала она до поры,
Но скоро, ее красотой покорен,
Приехал к ней свататься знатный барон,
Привез дорогие дары.
Сверканием золота ослеплена,
Не льет она более слез.
Все прежние клятвы забыла она,
Барону любовь Имоген отдана,
Сидит за столом с молодою супруг.
Все дружно здоровье их пьют.
И весел и буен пирующих круг.
Вдруг гулкий по зале разносится звук —
Часы полуночные бьют.
Краса Имоген с изумленьем глядит,
Увидела только сейчас,
Что рядом с ней рыцарь безвестный сидит,
Недвижный, безмолвный, ужасный на вид.
Не сводит с лица ее глаз.
Забрало опущено, адски черны
Шелом и тяжелая бронь.
Веселие смолкло, все гости бледны,
И жмутся собаки у дальней стены,
Стал факелов синим огонь.
Барон содрогнулся, от ужаса нем.
Дрожит молодая жена.
Но молвит, свой взор опустив перед тем:
«О рыцарь, прошу, отстегните свой шлем,
Испейте со мною вина!»
Он поднял забрало с лица своего,
Шелом отстегнул он от лат.
Страшнее не видел никто ничего!
Взглянула Краса Имоген на него
И черепа встретила взгляд.
Узрела она: обитатель гробниц,
И черви клубились в провалах глазниц.
От ужаса гости попадали ниц,
А призрак ей глухо сказал:
«Узнай же Алонсо! Наш луг не отцвел,
Как я был тобою забыт!
И Бог повелел, чтобы дух мой пришел,
Сел рядом с тобою за брачный твой стол,
Неверной назвал и с собою увел,
Туда, где мой прах был зарыт!»
В объятьях свою нареченную сжал.
Как жалобен был ее крик!
Разверзся у ног его черный провал.
Дух прыгнул туда и навеки пропал
С Красой Имоген в тот же миг.
Скончался барон. Запустенье и тлен
С тех пор в его замке царят.
Там кару доныне несет Имоген.
Господь не прощает лжеклятв и измен,
Так «Хроники» нам говорят.
В полуночный час там четырежды в год
Невеста в фате нареченного ждет.
Приходит скелет и с ней рядом встает,
И кружится в пляске с ней он.
Из черепа кровь выпивают вдвоем,
И духи толпятся у стен,
Крича:
