Вацуро В. Э. В преддверии пушкинской эпохи //Арзамас—2. Кн. 1. С. 22.

413

— А С Янушкевич —

рез встречу с поэзией — вот их главная тема. Знаменитая формула Жуковского «Жизнь и Поэзия одно», со всей определенностью выра¬женная в стихотворении «Я Музу юную, бывало…», выросла из всей поэтической системы этого периода. Эта формула берет свое начало в посвящении к «Двенадцати спящим девам», где обращение к «благо¬датному гению» влечет за собой оживотворение, поэтизацию прошло¬го, воспоминание. Концентрация таких слов-понятий, как «мечта», «вдохновение», «очарование», «пленять», «песни звуки», «задумчивая лира», «сердце воскресает», «глас на лире оживает», «гения полет» и т. д., рождает связь жизненных впечатлений и поэтических отзвуков. Имен¬но от этого посвящения 1817 г., восходящего к «Фаусту» Гёте, тянется цепь обращений к символу вдохновения, источнику поэзии: «таинст¬венный посетитель», «милый гость», «гений мой», «пленитель безы¬мянный», «гость прекрасный с вышины», «посол небес крылатый», «призрак, гость прекрасный», «Муза юная». Поэт словно выходит на связь со своим вдохновением, и весь мир оживает, превращаясь в чуд¬ные мгновения. «Прекрасному—текущее мгновенье» («Старцу Эвер-су»)—так Жуковский определил связь поэзии и жизни.

Сквозные мотивы и образы эстетических манифестов, система авторе¬минисценций способствовали обогащению самих возможностей образа в лирике. Уже в «Славянке» обозначилась его способность жить на пересе¬чении двух смыслов: реального, пластического, натурфилософского, и символического, тяготеющего к философско-эсгетическому универсуму.

В предисловии к «Овсяному киселю», где с особенной зримостью и эпической детальностью поэт воссоздал мир устойчивых идилличе¬ских ценностей, Жуковский пишет: «И тленная былинка неприметно становится эмблемою человеческой жизни». В примечании к «Славян¬ке», описывая памятники Павловска, он вновь подчеркивает их сим¬волический смысл.

Само слово «символ» активно входит в поэзию Жуковского, отра¬жая процесс расширения реального смысла вещей, философского обобщения. Вот лишь несколько примеров: «Святый символ надежд и утешенья!» («На кончину Ея величества королевы Виртембергской»), «Символ любви и жизни молодой» («Цвет-завета»), «Таинственный символ его завета» («Старцу Эверсу»).

Не менее важен для поэзии Жуковского этого периода прием упо¬добления, открытой метафоризации. На этом поэтическом приеме ос¬

414

— Лирика Жуковского —

новано все стихотворение «Таинственный посетитель», в котором ка¬ждая строфа—разгадка тайны, открытие символического явления: «Не Надежда ль ты младая…», «Не Любовь ли нам собою тайно ты изобразил?..», «Не волшебница ли Дума // Здесь к тебе явилась нам?», «Иль в тебе сама святая // Здесь Поэзия была?..», «Иль Предчувствие сходило // К нам во образе твоем…» Процесс «развоплощения» явле¬ния, переданного в системе понятий-символов, получает у Жуковско¬го эстетическое обоснование. Эстетика «двойного бытия» — нерв его манифестов. Конкретным ее выражением является образ покрова, за¬навеса, покрывала, проходящий, по существу, через все его произве¬дения 1818—1824 гг.

Романтическая символика придала им особый масштаб и про¬граммность. В течение почти десяти лет поэт формировал в сознании русских читателей и русской эстетической мысли идею творчества как процесса познания тайны бытия, как загадку невыразимого. В систе¬ме символов он передал характер этого явления, универсальность и особую его жизненную силу. По точному замечанию исследователя, «появление символического языка было мощным стимулом эволю¬ции. Менялись самые формы поэтической суггестивности»24.

Интонации живой речи, имитация размышления на глазах и слуху читателя через варьирование сквозных образов, вопросительную ин¬тонацию, курсивы, элементы проповедничества новых принципов важны для Жуковского, автора эстетических манифестов. Может быть, поэтому у него впервые стихотворение как бы обнажает свою этимологию: творение стиха, творчество в стихах. Оно выявляет свою родовую сущность: непосредственное лирическое высказывание. Именно здесь берет свое начало не только русская философская лири¬ка, но и концепция стихотворения как особого типа поэзии, что про¬явится в «Стихотворениях Александра Душкина», где уже в названии — творческая позиция.

Пожалуй, как никогда раньше и позже, Жуковский в этот период мало обращается в лирике к переводам. Стремление найти для неко¬торых эстетических манифестов Жуковского те или иные источники, в основном немецкие (Шеллинг, Новалис, Ваккенродер), может быть по¬нято. Выработка своей оригинальной системы романтического миросо¬зерцания опиралась на общеромантические идеи, на опыт немецкой ро-

24 Вацуро. С. 152.

415

— А С Янушкевич —

мантической эстетики. И в этом смысле «Жуковский был переводчиком на русский язык не Шиллера или других каких-нибудь поэтов Германии и Англии», он был «переводчиком на русский язык романтизма…»25

Но в поэтическом воплощении этих идей Жуковский шел своим путем и искал свои формы. Он открыл для русской поэзии особый тип стихотворения, где эстетическая проблематика была прочно связана с натурфилософией и бытовыми зарисовками, с философской символи¬кой и личными чувствами. Он подготовил тот тип лирики, который можно было бы назвать эстетическим и этическим вероисповеданием.

Процесс оживотворения природы, программно выразившийся в эстетических манифестах 1818—1824 гг., проходил у Жуковского в не¬драх его поэзии 1816—1818 гг. На пути от «Славянки» к манифестам, в атмосфере арзамасских заседаний формировался новый тип поэти¬ческого мышления Жуковского. Уже за буффонадой арзамасских про¬токолов поэта открывался принцип эпической детализации: общая картина заседания в гекзаметрах Жуковского обрастала такой массой подробностей из быта арзамасцев, что превращалась в своеобразную шутоэпопею.

Именно на арзамасских заседаниях Жуковский и познакомил сво¬их друзей-единомышленников с опытами в «совершенно новом и нам еще неизвестном роде»26. Речь идет о его переводах идиллий Гебеля, которые он включит в С 3—4 под общим заглавием «Сельские стихо¬творения». Говоря об опытах Жуковского в области идиллии, необхо¬димо заметить, что ему вообще был близок этот поэтический жанр. Более того, идиллическое миросозерцание как особая концепция бы¬тия присуще поэту на всем протяжении его творчества, включая рабо¬ту над переводом гомеровского эпоса.

Идиллии Жуковского с их своеобразным топосом, «прелестью про¬стоты и вымысла», элементами русификации и гекзаметрической де¬тализацией остро ставили вопрос о «возвращении к национальным истокам поэзии»27. Но одновременно они были важным этапом на пу¬ти к стихотворному эпосу. Баллады и стихотворные повести, поэмы и сказки развивали эти тенденции поэтического повествования.

25 Белинский. Т. 7. С. 167.

26 ПЖТ. С. 164.

27 Вацуро В. Э. Русская идиллия в эпоху романтизма// Русский романтизм. Л., 1978. С. 125.

416

— Лирика Жуковского —

После 1824 г. интенсивность собственно лирического творчества Жуковского резко падает. Его путь к эпосу—перевод образцов миро¬вой эпической поэзии, выход в 1831 г. двумя изданиями «Баллад и повестей» — внес коррективы в само направление лирической поэзии. «Русская песнь на взятие Варшавы» и «Русская слава» (1831), «Народ¬ные песни» («Боже, царя храни!» и др.; 1834), «Ночной смотр» (1837), «Бородинская годовщина» (1839), «К русскому великану» (1848), «Че¬тыре сына Франции» (1849)—все эти стихотворения позднего Жуков¬ского являются откликами на важнейшие исторические события. Их объем, характер стиха, публицистический элемент по праву делают их эпическими элегиями. Память о прошлом «певца 1812 года», боль за настоящее России и Европы и предсказание будущего рождают со-стояние общественно-исторической рефлексии. Образ России, Святой Руси обретает во всех этих стихотворениях историософский характер. Через события русской истории и современность поэт осмысляет опыт мировой истории—от наполеоновских войн до европейских ре¬волюций 1848 г.

Эпический потенциал поздней лирики Жуковского проявляется и в его новом переводе «Сельского кладбища» (1839), и в лирических циклах «Из альбома, подаренного гр. Ростопчиной» (1837), «Эолова арфа» (1838—1839). Поздний Жуковский насыщает лирику 1840-х гг. идеями христианской философии. Его переложение латинской молит¬вы «Stabat mater» (1838), стихотворения «Молитвой нашей Бог смяг¬чился» (1839), «1-го июля 1842» выявляют взаимосвязь поэзии и религии.

Меняются формы лирического выражения, характер стиха и по¬этического синтаксиса. На смену лирической экзальтации приходят интонации эпического размышления. Жуковский-эпик в 1840-е гг. не¬отделим от Жуковского-лирика. Вряд ли есть основания говорить о кризисе Жуковского-лирика, об угасании его лирического таланта.

Два последних стихотворения поэта, написанные незадолго до его смерти — «Царскосельский лебедь» и «Розы»,— ярчайшее выражение неиссякаемого лиризма. Далеко не сентиментальный Вяземский, про¬читав «Царскосельского лебедя», воскликнул: «Ах ты мой старый лебедь, пращур лебединый, да когда же твой голос состареется? (…) Лебедь твой чудно хорош. Да что это за лебедь, вымысел, аллегория или быль?»28

28 Гиллельсон М. И. Переписка П. А. Вяземского и В. А. Жуковского // Памят¬ники культуры: Новые открытия: Ежегодник 1979. Л., 1980. С. 70.

14 — 536

417

— А С Янушкевич —

Эстетический синтетизм Жуковского вел его к поэтическому син¬тетизму. «Вымысел, аллегория, быль»—это триединство способство¬вало обогащению лирики как особой формы поэтической рефлек¬сии. Мысли Жуковского о сближении поэзии и прозы приобретают в 1830—1840-е гг. методологический характер. Его попытки перело¬жить на язык поэзии значительные произведения европейской ро¬мантической прозы («Ундину» Ф. Ламотт-Фуке, «Белокурого Экберта» Л. Тика, сказки братьев Гримм, «Неожиданное свидание» Гебеля, рейнское сказание «Фалкенбург» и т. д.)29 способствовали выявлению возможностей лирического высказывания, намечали пути взаимодей¬ствия лирики и эпоса.

Лирика позднего Жуковского—это одновременно и его стихотвор¬ный эпос, так как историческое событие определяет развитие мысли поэта и формы ее выражения. Жуковский постепенно стирает и меж¬родовые границы внутри стихотворных текстов. Лирическое, драма¬тическое и эпическое начала образуют общее стихотворное простран¬ство в творчестве Жуковского 1840-х гг. И все-таки лиризм как особая форма суггестивности не исчезает из поэзии Жуковского. Лирика об¬наруживает свою жизненную силу и в контексте стихотворного эпоса позднего Жуковского.

Около 500 произведений определяют лирическое наследие Жуков¬ского. Наверное, не все в нем равноценно и эстетически значимо. Многие шутливые стихотворения могут показаться пустяками и заба¬вой, но если посмотреть на них сквозь призму арзамасской смеховой культуры, пародийной поэзии Козьмы Пруткова, словесных и стихо¬вых экспериментов обэриутов, то и в них обнаружится свой смысл.

Лирика Жуковского, его «стихов пленительная сладость» прошли «веков завистливую даль». Пушкинское пророчество конкретизирует¬ся и в динамике лирической системы Жуковского, и в ее генетической связи с традицией русской поэзии вообще—от Пушкина и Лермонто¬ва до символистов.

29 Об этом подробнее см.: Янушкевич. С. 197—216.

ПРИМЕЧАНИЯ К ТЕКСТАМ СТИХОТВОРЕНИЙ

В первый том настоящего издания входят стихотворения Жуковского 1797—1814 гг. Этот период в творческой биографии поэта определяется двумя да¬тами: 1797 — начало его поэтической деятельности и 1814—долбинская осень, время подведения итогов и подготовки первого собрания стихотворений, вышед¬шего в двух частях в начале 1816 г. Включение в состав первого тома трех стихо¬творений начала 1815 г.: «Пред судилище Миноса» (1 января), «Ареопагу» (4 янва¬ря), «Прощание» (6 января) продиктовано их органической связью с лирикой долбинской осени (и местом создания, и характером проблематики, и творческой историей). Между этими хронологическими вехами — целый этап нравственного самоусовершенствования, выработки собственного поэтического стиля, формиро¬вания идей и образов русского романтизма.

Корпус стихотворений этого периода во всех предшествующих изданиях не был определен с необходимой точностью и в надлежащем объеме. Издатели и ре¬дакторы посмертных собраний сочинений Жуковского исключали целые пласты его лирики, находя их то «ученическими», то «не соответствующими характеру да¬рования поэта». Это в первую очередь касалось пансионских од и шутливых черн-ско-долбинеких стихотворений. Кроме того, традиция издания лирики Жуковско¬го по жанровым рубрикам («песни и романсы», «послания», «элегии», «смесь») приводила к игнорированию логики творческого развития поэта, к нарушению столь важного для поэта-романтика принципа системности, когда динамика жан-рово-стилевых поисков определяла этапы его