творческого развития.

Состав корпуса стихотворений 1797—1814 гг. нередко нарушался из-за оши-бочности датировки многих текстов. Между тем сам Жуковский многочисленны¬ми списками своих произведений, их датировкой, иногда (в особенно важные для него периоды) буквально подневными росписями сознательно определял логику своего поэтического пути. В этом смысле его рабочие тетради с автографами или авторизованными копиями (рукою сестер Протасовых или пансионского друга В. И. Губарева) поистине лирические стенограммы, фиксирующие не только про¬цесс работы (см. примечания к «Долбинским стихотворениям»), но и принципы отбора стихотворений, их композицию для предполагаемых изданий. В периоды лирического взрыва (для данного времени это прежде всего 1806 и 1814 г., когда

14*

создавалось около 50 стихотворений) Жуковский особенно планомерно вел работу по систематизации своего наследия. Тщательное изучение этих тетрадей позволя¬ет уточнить датировку многих произведений, а главное—увидеть динамику раз¬вития поэта.

В соответствии с общим хронологическим принципом внутри жанрово-родо-вых разделов, принятым в данном издании и в этом смысле опирающимся на об¬щую эдиционную практику полных собраний сочинений, в первом томе сосредо¬точены собственно стихотворения, то есть та часть творческого наследия Жу¬ковского, которую можно назвать лирикой (об этом см. вступительную статью «Лирика Жуковского»).

Последовательно выдержанный в пределах тома хронологический принцип позволяет видеть внутри отдельных годовых подборок жанрово-стилевые рубри¬ки. Так, например, опыты в области эпиграмматического, басенного творчества, локализованные во времени, или же «Долбинские стихотворения», задуманные самим поэтом как некое единство в пространстве (Долбино) и времени (долбин-ская осень 1814 г.), дают возможность выделить их внутри общей хронологии и закрепить их целостность через особую преамбулу к их текстам. По существу та¬кой же целостностью обладают и пансионские стихотворения 1797—1800 гг.

В пределах годовой подборки тексты располагаются в следующем порядке: сначала произведения, имеющие точную дату (число, месяц, год), затем — относя¬щиеся к определенному периоду года (месяц, время года, половина года), нако¬нец— безусловно датируемые годом в целом и предположительно относящиеся к произведениям этого года. Раздел «Наброски. Dubia. Недатированные тексты» войдет в конец второго тома.

/В текстологическом „описаний-источников произведений составители опира-лиЪь^а^эди1Щ0йную практику, принятую в последние годы в академических (М. Ю. Лермонтова, Н. А. Некрасова, лицейские стихотворения А. С. Пушкина) и полуакадемических («Библиотека поэта») изданиях. Выявлены и описаны все из-вестные на сегодняшний день автографы и авторизованные копии. Заглавия сти-хотворений, отсутствующие в рукописях и прижизненных изданиях, но вошед¬шие в эдиционную практику, даются в конъектурных скобках; так же отмечены сокращения в названиях или в текстах.

В примечаниях к настоящему тому использовано большое количество материа¬лов, проясняющих творческую историю стихотворений. Не имея возможности на данном этапе (см.: «От редакции») представить раздел «Редакции и варианты», со¬ставители в комментарии стремились отметить существенные разночтения, изме¬нения в тексте и заглавии разных публикаций.

Большое количество адресованных стихотворений (причем речь идет не толь¬ко о собственно посланиях, но и об альбомных текстах и произведениях с посвя¬щением) способствовало разысканиям биографического характера. Все новые све¬дения об окружении Жуковского, его родственных и дружеских связях составили особый пласт реального комментария.

Биографическая справка об адресатах посланий Жуковского и о реальных пер-сонажах его лирики дается или при первом упоминании его имени, или в произ¬

420

ведении, обращенном к нему (см.: «Записка к Свечину», «Послание к Плещееву. В день Светлого Воскресения», «К доктору Фору», «К Воейкову» и т. д.).

Особое место в корпусе 1-го тома занимают так называемые чернско-дол-бинские стихотворения разных лет, впервые напечатанные Н. В. Соловьевым (Соловьев. Т. 1—2). Автографы некоторых из них, взятые из альбомов А. А. Воей¬ковой, находившихся в собрании Н. А. Бреверн де ла Гарди, сегодня неизвестны (об этом см.: Вацуро В. Э. Литературные альбомы в собрании Пушкинского дома (1750—1840-е годы) // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского дома. 1977. Л., 1979. С. 23). Поэтому тексты воспроизводятся по публикации Н. В. Соловьева, с исправлением явных опечаток и более точной датировкой.

Комментарий к лирике Жуковского (т. 1—2) содержит сведения о музыкаль¬ных переложениях его текстов. В данном случае использованы указатели: Русская поэзия в отечественной музыке (до 1917 г.): Справочник / Сост. Г. К. Иванов. Вып. 1. М., 1966; Русская литература в советской музыке: Справочник. Вып. 1 / Сост. Н. Н. Григорович, С. И. Шлифштейн. М., 1975. В соответствующих приме¬чаниях сообщены лишь инициалы и фамилия композитора; библиографические описания публикаций нот и т. д. см. в этих справочниках.

1797

Майское утро

(«Белорумяна всходит заря…») (С. 19)

Автограф неизвестен.

Впервые: Приятное и полезное препровождение времени. 1797. Ч. 16. С. 286—288, с подписью: «Василий Жуковской».

В прижизненные собрания сочинений не входило. Печатается по тексту первой публикации. Датируется: май-июнь 1797 г.

Первое печатное стихотворение Жуковского, так как, несмотря на отсутствие в первой публикации даты ц. р., можно говорить о выходе журнала в конце ноября 1797 г.

По всей вероятности, стихотворение было вызвано смертью сводной сестры Жуковского Варвары Афанасьевны Юшковой (урожд. Буниной; 1768 — май 1797) и написано в Мишенском в период первых пансионских каникул. В жизни юного поэта дом Юшковых и его хозяйка, мать «соколыбельниц» Жуковского—А. П. Зон-таг и А. П. Киреевской-Елагиной, сыграли важную роль. В годы его учебы в Туль¬ском училище и в первый год московской жизни В. А. Юшкова была для него не только крестной, но и духовной матерью, приобщая одаренного мальчика к миру театра и литературы (см.: Зонтаг. С. 12—14).

421

По своему настроению и тематике «Майское утро» тесно связано с прозаиче¬ским отрывком «Мысли при гробнице» (см.: Жуковский и русская культура. С. 51), появившимся одновременно и в том же издании. Очевидна связь этого первого опыта Жуковского с традицией Дмитриева, особенно с его стихотворением «Про¬хожий и горлица» (Резанов. Вып. 1. С. 11—12), с «Ночными размышлениями» Юн¬га и с державинской поэзией (Веселовский. С. 47—48), но речь в большей степени может идти о типологическом соотношении стихотворения с меланхолической по¬этикой русского и европейского сентиментализма.

В письме Жуковского к И. И. Дмитриеву от 1823 г. поэт вспоминал: «Ваши стихи „Размышление по случаю грома», переведенные из Гёте, были первые, вы¬ученные мною наизусть в русском классе, и первые же мною написанные стихи (без соблюдения стоп) были их подражанием» (СС 1. Т. 4. С. 576). И хотя еще П. А. Ефремов высказывался против предположения о том, что речь идет о «Май¬ском утре» (С 8. Т. 1. С. 502), есть все основания думать: «стихами, написанными в подражание „Размышлению», стало „Майское утро» Жуковского» (Иезуитова. С. 51).

А. Янушкевич

Ода. Благоденствие России, устрояемое великим Ея самодержцем Павлом Первым

(«Откуда тишина златая…») (С. 21)

Автограф неизвестен.

Впервые: Речь, разговор и стихи, читанные в Публичном акте, бывшем в Благородном университетском пансионе Декабря 19 дня, 1797 года. М., 1797. С. 1—8 втор, паг., с примечанием: «Читана сочинившим ее воспитанником Васи¬лием Жуковским».

В прижизненные собрания сочинений не входило.

Печатается по тексту первой публикации.

Датируется: 1797 г.

Как явствует из сообщения газеты «Московские ведомости» о пансионском ак¬те 19 октября 1797 г., «после танцев и фехтования двое из воспитанников читали стихи своего сочинения: 1) Александр Чемизов: К счастливой юности; 2) Василий Жуковский Оду: Благоденствие России (…) (1797. 23 дек., № 102. Стб. 2003—2004). Кроме того, на этом же акте Жуковский от лица Праводума вместе с однокашни¬ками Мятневым и Порош иным выступал с «Разговором о том, что всякий член об¬щества необходимо обязан служить ему, отправляя в нем какую-нибудь долж¬ность» (см.: Речь, разговор и стихи… С. 1—17 перв. паг.).

Стихотворение принадлежит к циклу пансионских од Жуковского. Исследо¬ватели традиционно говорят о том, что Жуковский во время учебы в Москов¬ском университетском благородном пансионе (1797—1800) «отдает жанру оды обильную дань» (Иезуитова. С. 53). В работах В. И. Резанова (Вып. 1. С. 50—83), Н. А. Портновой (Вопросы русской литературы. Куйбышев, 1972. Т. 99. С. 43—55),

422

Р. В. Иезуитовой выявлены эстетические основы, поэтические принципы этих произведений, их связь с ораторской культурой того времени.

Уже в первой строфе оды Жуковского нетрудно увидеть перекличку с образ¬ной системой знаменитой «Оды надень восшествия на всероссийский престол (…) Елисаветы Петровны» М. В. Ломоносова. Столь же очевидна связь мотивов и об¬разов первой оды Жуковского с жанровым каноном похвальной оды Державина (Иезуитова. С. 54). Так, например, сама концепция идеального монарха, выра¬женная в пожелании: «под венцом быть человеком», восходит к державинскому требованию: «Будь на троне человек!» («На рождение в Севере порфирородного отрока»). Эта мысль будет особенно близка поэту и получит дальнейшее развитие в его зрелой лирике (см. послание «Государыне вел. княгине Александре Федо¬ровне на рождение вел. князя Александра Николаевича»; 1818).

Возможно, стихотворение было создано в период коронационных торжеств 15 марта—3 мая 1797 г., связанных со вступлением Павла I на русский престол.

* Peuple! ~ des tous mes sacrifices.— Народ, твоим интересам я подчиняю мои, // И потребности трона—потребностям граждан. // И если мои заботы дадут вам благоприятные дни, // Я буду сполна вознагражден за все мои жертвы (фр.). Ис¬точник эпиграфа установить не удалось.

Ст. 10. Росс на трофеях опочил…— В. И. Резанов связывает этот стих с виньетка¬ми к оде Державина «На покорение Дербента…», которая представляет «молодо¬го витязя, в шлеме, латах, со щитом и мечом, расположившегося отдохнуть на трофеях своих побед» (Резанов. Вып. 2. С. 85).

Ст. 69—70. Он все содержит, устрояет, II Хранит все, движит и живит.— Ср. с одой Державина «Бог»: «Кто все собою наполняет, // Объемлет, зиждет, сохраня¬ет…// Ты цепь существ в себя вмещаешь, // Ее содержишь и живишь».

Ст. 87—88. Из лучезарных звезд ~ венец.— По мнению В. И. Резанова (Вып. 2. С. 99), «венец из лучезарных звезд» напоминает эмблематические рисунки Державина к его оде «Победителю», изображающие «венец вечности, носящейся в высоте», и к оде «На кончину благотворителя», воссоздающие «бессмертный венец добродетели и самый мрак освещающий» (Державин Г. Р. Сочинения. СПб., 1864. Т. 1. С. 232, 235, 703, 708).

А. Янушкевич

1798

Добродетель

(«Под звездным кровом тихой нощи…») (С. 25)

Автограф неизвестен.

Впервые: Приятное и полезное препровождение времени. М., 1798. Ч. 17. С. 153—156, с подписью: «Василий Жуковской».

В прижизненные собрания сочинений не входило.

4*3

Печатается по тексту первой публикации. Датируется: 1798 г.

Два стихотворения под одним заглавием: «Добродетель», появившиеся в печа¬ти буквально друг за другом в течение нескольких месяцев, образуют своеобраз¬ную поэтическую дилогию. Первое стихотворение «Под звездным кровом тихой нощи…» — пролог к теме. Само понятие «добродетель» в нем появляется лишь в последней строфе, фиксируя момент его рождения, утверждения в человеческой жизни. Второе—подхватывает тему. Уже первые слова: «От света светов луч из¬лился, // И добродетель родилась!» намечают ее лейтмотивное звучание как важ¬нейшей принадлежности нравственного мира. Именно в таком соотношении обе «Добродетели» Жуковского определяют его вхождение в одну из магистральных проблем нравственной философии рубежа веков.

«Нравоучительные оды» Жуковского на тему добродетели органично вписыва¬лись в круг идей Московского университетского пансиона и его кураторов — мос¬ковских масонов (И. П. Тургенев,