Андреевне Щербатовой (1777—1848), мать которой в течение мно¬гих лет противилась их браку.
4 февраля 1810 г. генерал Н. М. Каменский был назначен главнокомандую¬щим Дунайской армией и предложил Блудову место правителя дипломатической канцелярии. С обстоятельствами предстоящего отъезда Блудова в действующую армию в феврале 1810 г. и связано появление этого послания Жуковского. Друже¬ские отношения Блудова и Жуковского продолжались до самой смерти последне¬го. Возвратившись из-за. границы в 1814 г., Блудов включается в литературную жизнь Петербурга, принимает активное участие в организации «Арзамаса», в ко¬тором получает прозвище «Кассандра». Характерно, что само название общества, его эстетика во многом связываются с деятельностью Блудова в нем (см.: Арза¬мас—2. Т. 1. С. 19). Примечательно, что С 2, вышедшее в 1818 г., Жуковский от¬крывает посвящением Блудову. После событий 14 декабря 1825 г. Блудов был на¬значен делопроизводителем Следственной комиссии, что вызвало к нему охлаж¬дение со стороны многих друзей. Общение же с Жуковским не прерывалось. Все семейство Блудова испытывало к нему чувство любви и глубокой благодарности (РА. 1900. № 1. С. 59). Последние часы своей жизни Блудов, по воспоминаниям его старшей дочери А. Д. Блудовой, «провел (…) в молитве и чтении (…), по вре¬менам вспоминал также о Карамзине и Жуковском» (Блудов Д. Н. Мысли и заме¬чания. СПб., 1866. С. 62).
Послание «К Блудову» эстетически (тип лирического героя, образный строй) связано с целым кругом лирических стихотворений Жуковского 1810—1811 гг.: это «Цветок», «Жалоба», «Желание», «Певец» и др. (об этом см.: Веселовский. С. 116). Написанное трехстопным ямбом, оно послужило одним из поэтических образцов для послания «Мои пенаты» Батюшкова и положило начало новой разно¬видности дружеского стихотворного послания (см.: Грехнев В. А. Лирика Пушки¬на: О поэтике жанров. Горький, 1985. С. 23—87; Вацуро. С. 101—102), оказало не¬сомненное влияние на лицейскую лирику Пушкина (Стихотворения. Т. 2. С. 489). Правда, впоследствии Пушкин не жаловал «маркиза Блудова» и говорил об «од¬носторонности его вкуса». В письме к Жуковскому от апреля 1825 г., давая оценку 3-му изданию «Стихотворений Василия Жуковского», Пушкин замечал: «Выбра¬сывая, уничтожая самовластно, он не исключил из Собрания послания к нему — произведения, конечно, слабого. Нет, Жуковский,
Веселого пути Я Блудову желаю Ко древнему Дунаю И<…)еи> (…)
(Пушкин. ПСС. Т. 13. С. 167).
18 — 536
545
Ст. 9—10. Где ждет тебя, уныла, II Твой друг, твоя Людмила…— В этих строках поэтизируется любовное чувство Блудова к А. А. Щербатовой, которое вызывает ассоциации с балладой «Людмила» и стихотворением «Плач Людмилы».
Ст. 38. Стрела ужасной Гелы…— Гела (Хель) — в скандинавской мифологии хо-зяйка царства мертвых.
Ст. 64. Сын Дия Абеон…—Абеон (неканонич.)—бог, покровитель отъезжаю¬щих, сын Зевса.
Ст. 69. Ведомый Адеоном…—Адеон (неканонич.)—бог, покровитель возвра-щающихся.
И. Поплавская
к солнечным часам в саду И. И. Дмитриева
(«И час, и день, и жизнь мелькают быстрой тенью!..») (С. 153)
Автограф неизвестен.
В прижизненные собрания сочинений не входило. Впервые: С5 (поем.). Т. 12. С. 86. Печатается по тексту первой публикации. Датируется: предположительно 1810 г.
Датировка стихотворения отличается во всех посмертных изданиях и колеб¬лется в пределах 1808—1811 гг. Более реальным представляется 1810 г. С 2 янва¬ря 1810 г. Дмитриев жил в Петербурге, и не исключено, что стихотворение было приложено к письму от марта 1810 г. (см. ниже) как напоминание о времени, про¬веденном в московском доме поэта.
В стихотворении речь идет о московском саде, который находился возле дома в приходе св. Харитония у Красных ворот, принадлежащего И. И. Дмитриеву, и в котором он жил в 1808—1809 гг. Упоминание об этом доме и саде встречается в письме Жуковского к И. И. Дмитриеву от 10 марта 1810 г.: «проведя целый день в важнейших государственных заботах, вы засыпаете каждый вечер с приятною мыслию о своем уединенном московском домике, о своем саде, о своей люльке доброго эгоиста, о своих московских знакомых; это я слышал от нашего почтенно¬го, возвратившегося из царства мертвых, историографа» (РА. 1900. № 9. С. 8—9). Видимо, солнечные часы тоже были одной из достопримечательностей сада Дмит-риева, страстью которого было «садоводство, или лучше сказать зелень деревьев и луга английского сада» (Дмитриев М. А. Стихотворения. Мелочи из запаса моей памяти. М., 1985. С. 228)
Ст. 1. И час, и день, и жизнь мелькают быстрой тенью…— По мнению П. Зага-рина (Л. И. Поливанов), эта строка восходит к окончанию стих. Шиллера «Идеа¬лы», которое не было переведено Жуковским (см. примеч. к стих. «Мечты»). В рус¬ском переводе это звучит так: «медленно создающий, никогда не разрушающий, присоединяющий одну песчинку к другой для созданий вечных и минутами, дня¬ми и годами платящий долг времен» (Загарин. С. 121. Примеч. 1). По замечанию
546
В. Э. Вацуро, в «Надписи…» Жуковский «в четырех строках намечает всю концеп-цию, которую развертывают «Мечты» (Вацуро. С. 123).
И. Поплавская
Песнь араба над могилою коня
(«Сей друг, кого и ветр в полях не обгонял…») (С. 153)
Автограф (РНБ, оп. 1, № 14, л. 64 об.— 65)—беловой.
Копия (РНБ, оп. 2, № 2, л. 32—32 об.) — рукою А. А. Протасовой, с правкой Жуковского.
Впервые: ВЕ. 1810. Ч. 50. № 7. Апрель. С. 190—192—с подписью: «Ж.»
В прижизненных изданиях: С 1—5 (в С 1—4 отдел «Романсы и пес¬ни»); в С 1—2 отнесено к 1810 г., в С 5 — к 1809 г., с подзаголовком в оглавлении «Из Мильвуа».
Датируется: начало 1810г. на основании положения беловой рукописи в альбоме № 14: стихотворение записано здесь под № 72 в окружении произведе¬ний, датируемых концом 1809—началом 1810 г. «К Блудову (при его отъезде в армию)» и «Путник», а также времени первой публикации.
Перевод стихотворения «L’arabe au tombeau de son coursier» («Араб у могилы своего скакуна») Ш. Мильвуа (Millevoye Charles-Hubert; 1782—1816), известного французского поэта, перу которого принадлежит 10 сборников и который с 1804 г. по 1816 г. участвовал в ряде поэтических конкурсов, принесших ему попу¬лярность. Романс Мильвуа, переведенный Жуковским, является стилизацией под древнеарабские «верблюжьи баллады» — моаллакаты. Причем, в основу перевода Жуковского легла ранняя редакция стихотворения (ее название—«Le Tombeau du coursier, chant d’un Arabe»), отличающаяся от окончательной лишь последней строфой, которую ошибочно приписывают Жуковскому (см. текст ранней редак¬ции в кн.: (Euvres de Millevoye. Р., 1880. V. 1. Р. 177—178. См. также: Заборов П. Р. Шарль Мильвуа в русских переводах и подражаниях первой трети XIX в. // Взаи¬мосвязи русской и зарубежных литератур. Л., 1983. С. 123). Кроме того, в перево¬де изменено имя возлюбленной Араба—вместо «Азейда» «Зара». Перевод отлича¬ется от подлинника, особенно в первоначальном своем варианте, возвышенным стилем, архаической лексикой (ср.: «le flanc» — «выя», «la tristesse» — «стенанья», «Depuis се jour, tourment de та memoire» было сначала переведено так: «С того незабвенна погибели дня», а «J’ai de son sang abreuve cette lance» как «Копье упои-лось рукою кровавой» и т. д.). В дальнейшем эта собственно ораторская торжест¬венная интонация «героической песни» развивается в сторону ее элегическо¬го, интимного звучания. Соответственно в публикации ВЕ и других прижизнен¬ных изданиях «стенанья» заменены существительным «страданья», «выя»—словом «шея», «сопутник, восстань» словосочетанием «сопутник мой, встань» и т. д.
Величавый, поэтический стиль не уходит из стихотворения (в нем остаются от-сутствующие в подлиннике «ветр», «одр песков пустынных», «брань», «булава», «драгие края»—ср. в оригинале: «les vents», «les sables mouvants», «cette lance»,
18″
547
«tant aimee»), он становится лирическим, эмоциональным. Рефрен стихотворения также приобретает большую эмоциональную силу, так как вытекает из более не-ожиданных, лирических, образных «картин» (напр., ст. 20: «Et j’elevai sa tombe dans la plaine» — «И бранные кости одела могила» или ст. 35: «А mes cotes il com-battait le More» — «И мавра топтали могучи копыта»). Метрика Мильвуа (сплош¬ной десятисложник) заменена на чередование двух стихотворных размеров — 4-стопный амфибрахий и 6-стопный ямб (рефрен). Интересно, что Жуковский вслед за Мильвуа членит текст на куплеты. В автографе и копии для этого исполь¬зуется даже специальный знак #. Тем самым акцентировалась та или иная тема «Песни». Однако темы эти переливаются одна в другую, перекликаются за счет рефрена, в целом же текст обретает музыкальность. Позднее «Песнь араба над мо¬гилою коня» была положена А. А. Плещеевым на музыку. Один из размеров сти¬хотворения (4-стопный амфибрахий) под несомненным воздействием Жуковского в дальнейшем не раз использовали в условно-ориентальной поэзии, переводной и оригинальной (например, А. С. Пушкин в «Подражании Корану», М. Ю. Лермон¬тов в «Трех пальмах»). Об этом см.: Заборов П. Р. Указ. соч. С. 123; Лермонтов¬ская энциклопедия. М., 1981. С. 580—581.
Перевод получил высокую оценку у современников Жуковского. Так, Н. М. Коншин (1793—1859), поэт, прозаик, мемуарист, участник Отечественной войны, с 1824 г.—директор училищ в Твери (место получено при содействии Пушкина и Жуковского), пишет в своих «Записках»: «Мальчик-офицер 1812 г., в Орле я опять увидел его (Жуковского.—И. А.) в „Светлане», которая мне не по¬нравилась; и в „Песне арапа над могилою коня»: лучше этой песни я не мог пред¬ставить себе ничего; я выучил ее на память и декламировал ее поминутно». И за¬канчивает он свои воспоминания цитатой из «Песни араба…» (Н. М. Коншин. Из записок // РС. 1897. № 2. С. 274—277, под заглавием «Жуковский и Дельвиг в изо¬бражении современника»). А П. А. Плетнев писал Жуковскому в связи с его «Пес¬ней араба…»: «Я убежден, что вы глубже всех проникаете в предметы, яснее всех видите их поэтическую сторону и—даже переводя—лучше самого автора сливае¬тесь с поэзией его представлений. Вот отчего, например, Мильвуа так неувлекате¬лен, как вы в плаче араба над могилою коня» (РА. 1870. С. 1284).
И. Айзикова
Посвящено Анне Петровне Юшковой
(«Какую ворганщицу…») (С. 155)
Автограф (ПД.Р. I, оп. 9, № 1)—беловой и черновой, с датой: «1810. Авгус¬та 26» и заглавием: «Свисток. Посвящено Анне Петровне Юшковой». При жизни Жуковского не печаталось.
Впервые: Соловьев. Т. 2. С. 116—с датой: «1810. 26 августа». Печатается по тексту первой публикации, со сверкой по беловому автографу. Датируется: 26 августа 1810 г.
J48
Анна Петровна Юшкова (в замуж. Зонтаг; 1786—1864)—детский прозаик, пе-реводчица, мемуарист—старшая дочь сводной сестры Жуковского и его крестной матери В. А. Юшковой, сестра А. П. Киреевской, автор воспоминаний о ранних годах жизни Жуковского.
Время регулярного личного общения Жуковского и А. П. Юшковой ограниче¬но началом 1815 г., когда Жуковский переселился из Орловской губернии в Пе¬тербург. Переписка Жуковского и А. П. Зонтаг, хотя и с большими перерывами, продолжалась в течение всей жизни поэта (см.: УС. С. 88—131; РБ. 1912. № 7—8. С. 130—133; см. также: Грот К. Я. Из переписки А. П. Зонтаг с В. А. Жуковским. СПб., 1909; Грот К. Я. В. А. Жуковский и А. П. Зонтаг. СПб., 1904). Стихотворе¬ние «Свисток» является одной из самых ранних автопародий Жуковского: оно на¬писано метром стихотворения 1809 г. «Моя богиня» («Какую бессмертную…»)
