мороз! прогулкам не пора!»
— Ты видишь, зябну! люди глухи:
Никто мне не дает приюта ни на час.
Я всем страшна! мы жалкий люд, старухи:
Как будто от чумы, все бегают от нас! —
„А ты ведь мне большая,
Не хвастаясь сказать! ну, то ли дело я?
И кто ж виной? Зачем таскаешься нагая?
Тебе ль не знать, мой друг, что маску любит свет?
Изволь-ка выслушать мой сестринский совет:
Нам должно быть дружней и жить не так, как прежде,
Жить вместе; а тебе в моей ходить одежде.
С тобой — и для меня отворит дверь мудрец,
Со мною — м тебя не выгонит глупец;
А глупым нынче род —и род весьма обильный!»
На Басню обративши взор,
К ней в сани прыг… Летят и следу нет! — С тех пор
Везде сестрицы неразлучно:
4° И Басня не глупа, и с Истиной не скучно!
Однажды Смерть послала в ад указ,
Чтоб весь подземный двор, не более как в час,
На выбор собрался в сенате,
А заседанью быть в аудиенц-палате.
Ее величеству был нужен фаворит,
Обычнее — министр. Давно уж ей казалось,—
Как и история то ясно говорит,—
Что адских жителей в приходе уменьшалось.
Идут пред страшный трон владычицы своей —
Горячка бледная со впалыми щеками,
Подагра, чуть тащась на паре костылей,
И жадная Война с кровавыми глазами.
За ловкость сих бояр поруки мир и ад,
И Смерть их приняла с уклонкой уваженья!
За ними, опустив смиренно-постный взгляд,
Под мышкою таща бичи опустошенья,
Является Чума;
Грех молвить, чтоб и в ней достоинств не сыскалось:
Запас порядочный ума!
Собранье всколебалось.
„Ну! —шепчут.—Быть министром ей!»
Но сценка новая: полсотни лекарей
Попарно, в шаг идут и, став пред Смертью рядом,
Поклон ей! „Здравствовать царице много лет!»
Чтоб лучше видеть, Смерть хватилась за лорнет.
Анатомирует хирургов строгим взглядом.
В сомненье ад! как вдруг пороков шумный вход
Отвлек монархини вниманье.
„Как рада! — говорит.—Теперь я без хлопот!»
И выбрала Невоздержанье.
На паре длинных ног путем-дорогой шла;
Дорога путницу к потоку привела.
День красный был; вода, на солнышке светлея,
Казалась в тишине прозрачнейшим стеклом;
В ней щука-кумушка за карпом-куманьком
У берега резвясь гонялась.
Что ж цапля? носом их? — Ни крошки: зазевалась,
Изволит отдыхать, глазеть по сторонам
И аппетита дожидаться:
Ее обычай был обедать по часам
И диететики Тиссотовой держаться.
Приходит аппетит; причудница в поток;
Глядит: вдруг видит, линь, виль-виль, со дна поднялся
То вверх на солнышко, то книзу на песок!
Сластене этот кус несладким показался.
Скривила шею, носом щелк:
„Мне, цапле, есть линя! мне челядью такою
Себя кормить? И впрямь! хорош в них толк!
Я и трески клевнуть не удостою!»
Но вот и линь уплыл, пожаловал пискарь.
„Пискарь? ну, что за стать! такую удить тварь!
Поганить только нос! избави Бог от срама!»
Ой ты, разборчивая дама!
Приструнил голод! Что? Глядишь туда-сюда?
И лягушоночек теперь тебе еда! —
Друзья мои, друзья! не будем прихотливы!
Кто льстился много взять, тот часто все терял;
Одною скромностью желаний мы счастливы!
з° Никто, никто из нас всего не получал.
СОН МОГОЛЬЦА
Однажды доброму могольцу снился сон,
Уж подлинно чудесной:
Вдруг видит, будто он,
В обитель вознесен всевышнего царя
И там — подумайте — находит визиря.
Потом открылася пред ним и пропасть ада.
Кого ж —прошу сказать — узнал он в адской мгле
Дервиша… Да, дервиш, служитель Орозмада,
10 В котле,
В клокочущей смоле
На ужин дьяволам варился.
Моголец в страхе пробудился;
Скорей бежать за колдуном;
Поклоны в пояс; бьет челом:
„Отец мой, изъясни чудесное виденье».—
„Твой сон есть божий глас,—колдун ему в ответ.-
Визирь в раю за то, что в области сует,
Средь пышного двора, любил уединенье.
20 Дервишу ж поделом; не будь он суесвят;
Не ползай перед тем, кто силен и богат;
Не суйся к визирям ходить на поклоненье».
Когда б, не бывши колдуном,
И я прибавить мог к словам его два слова,
Тогда смиренно вас молил бы об одном:
Друзья, любите сень родительского крова;
Где ж счастье, как не здесь, на лоне тишины,
С забвением сует, с беспечностью свободы?
О блага чистые, о сладкий дар Природы!
з° Где вы, мои поля? Где вы, любовь весны?
Страна, где я расцвел в тени уединенья,
Где сладость тайная во грудь мою лилась.
О рощи, о друзья, когда увижу вас?
Когда, покинув свет, опять без принужденья
Вкушать мне вашу сень, ваш сумрак и покой?
О! кто мне возвратит родимые долины?
Когда, когда и Феб и дщери Мнемозины
Придут под тихий кров беседовать со мной?
При них мои часы весельем окрыленны;
Тогда постигну ход таинственных небес
И выспренних светил стези неоткровенны.
Когда ж не мой удел познанье сих чудес,
Пусть буду напоен лесов очарованьем;
Пускай пленяюся источников журчаньем,
Пусть буду воспевать их блеск и тихий ток!
Нить жизни для меня совьется не из злата;
Мой низок будет кров, постеля не богата;
Но меньше ль бедных сон и сладок и глубок?
И меньше ль он души невинной услажденье?
Ему преобращу мою пустыню в храм;
Придет ли час отбыть к неведомым брегам —
Мой век был тихий день, а смерть успокоенье.
У старого кота под лапою пищал
И так его, в слезах, на жалость преклонял:
„Помилуй, дедушка! Ведь я еще ребенок!
Как можно крошечке такой, как я,
Твоим домашним быть в отягощенье?
Твоя хозяюшка и вся ее семья
Придут ли от меня, малютки, в разоренье?
И в чем же мой обед? Зерно, а много два!
1 Орех мне —на неделю!
К тому ж теперь я худ! Едва-едва
Могу дышать! Вчера оставил лишь постелю;
Был болен! Потерпи! Пусти меня пожить!
Пусть деточки твои меня изволят скушать!»—
„Молчи, молокосос! тебе ль меня учить?
И мне ли, старику, таких рассказов слушать!
Я кот и стар, мой друг! прощения не жди,
А лучше, без хлопот, поди
К Плутону, милости его отведать!
Моим же деточкам всегда есть что обедать!»
Сказал, мышонка цап; тот пискнул и пропал.
А кот, покушавши, ни в чем как не бывал!
Ужель рассказ без поученья?
Всем юность льстит себя! все мыслит приобресть!
А старость никогда не знает сожаленья!
Приветы иногда злых умыслов прикраса.
Московский гражданин,
Пришлец из Арзамаса,
Матюшка-долгохвост, по промыслу каплун,
И там на очаге с кухмистером судиться.
Вся дворня взбегалась: цып! цып! цып! цып! — Шалун
Проворно,
Смекнувши, что беда,
Давай Бог ноги! „Господа,
По мне, хотя весь день извольте горло драть,
Меня вам не прельстить учтивыми словами!
Теперь: цып! цып! а там меня щипать,
Да в печку! да, сморчками
Набивши брюхо мне, на стол меня! а там
И поминай как звали!»
Тут сокол-крутонос, которого считали
По всей окружности примером всем бойцам,
4*
99
Который на жерди, со спесью соколиной,
Раздувши зоб, сидел
II с смехом на гоньбу глядел,
Сказал: „Дурак каплун! с такой, как ты, скотиной
Из силы выбился честной народ!
Тебя зовут, а ты, урод,
И нос отворотил, оглох, ко всем спиною!
Смотри пожалуй! я тебе ль чета? но так
Не горд! лечу на свист! глухарь, дурак,
з° Постой! хозяин ждет! вся дворня за тобою!»
Каплун, кряхтя, пыхтя, советнику в ответ:
„Князь сокол, я не глух! меня хозяин ждет?
Но знать хочу, зачем? а этот твой приятель,
Который в фартуке, как вор с ножом,
Так чванится своим узорным колпаком,
Конечно, каплунов усердный почитатель?
Прогневался, что я не падок к их словам!
Но если 6 соколам,
Как нашей братье каплунам,
4° На кухне заглянуть случилось
В горшок, где б в кипятке их княжество варилось,
Тогда хозяйский свист и их бы не провел;
Тогда б, как скот-каплун, черкнул и князь-сокол!»
КОТ и мышь
Случилось так, что кот Федотка-сыроед,
Сова Трофимовна-сопунья,
И мышка-хлебница, и ласточка-прыгунья,
Все плуты, сколько-то не помню лет,
Не вместе, но в одной дуплистой, дряхлой ели
Пристанище имели.
Подметил их стрелок и сетку —на дупло.
Лишь только ночь от дня свой сумрак отделила
(В тот час, как на полях ни темно, ни светло,
Когда, не видя, ждешь небесного светила),
Наш кот из норки шасть и прямо бряк под сеть.
Беда Федотушке! приходит умереть!
Колышется, хлопочет,
Взмяукался мой кот,
А мышка-вор — как тут! ей пир, в ладоши бьет,
Хохочет.
„Соседушка, нельзя ль помочь мне? —из сетей
Сказал умильно узннк ей.—
Бог добрым воздаянье!
20 Ты ж, нещечко мое, душа моя, была,
Не знаю почему, всегда мне так мила,
Как свет моих очей! как дневное сиянье!
Я нынче к завтрене спешил
(Всех набожных котов обыкновенье),
Но, знать, неведеньем пред Богом погрешил,
Знать, окаянному за дело искушенье!
По воле Вышнего под сеть попал!
Но гневный милует: несчастному в спасенье
Тебя мне Бог сюда послал!
з° Соседка, помоги!»— „Помочь тебе! злодею!
Мышатнику! Коту! С ума ли я сошла!
Избавь его себе на шею!»—
„Ах, мышка! —молвил кот.—Тебе ль хочу я зла?
Напротив, я с тобой сейчас в союз вступаю!
Прикажешь, в миг их уберу!»— „Я знаю,
Что ты сластена-кот! но слов побереги:
Меня не обмануть таким красивым слогом!
Глуха я! оставайся с Богом!»
А ласточка уж там: назад! на ель взбираться!
Тут новая беда: столкнулася с совой.
Куда деваться?
Опять к коту; грызть, грызть тенета! удалось!
Благочестивый распутлялся;
Вдруг ловчий из лесу с дубиной показался;
Союзники скорей давай Бог ноги, врозь!
И тем все дело заключилось.
Потом опять коту увидеть мышь случилось:
5° „Ах! друг мой, дай тебя обнять!
Боишься? Постыдись; твой страх мне оскорбленье!
IOI
Грешно союзника врагом своим считать!
Могу ли позабыть, что ты мое спасенье,
Что ты моя вторая мать?»—
„А я могу ль не знать,
Что ты котище — объедало?
Что кошка с мышкою не ладят никогда!
Что благодарности в вас духу не бывало!
И что по нужде связь не может быть тверда?»
ОРЕЛ И ЖУК
Орел, пустясь из туч, на кролика напал.
Бедняк, без памяти, куда бы приютиться,
На норку жука набежал;
Не норка, щель: ему ли в ней укрыться?
И лапке места нет! Наш кролик так и сяк,
Свернувшися в кулак,
Прилег, дрожит. Орел за ним стрелою,
И хочет драть. Жучок приполз к его ногам:
„Царь птиц! и я, и он —ничто перед тобою!
Но сжалься, пощади! позор обоим нам,
Когда в моей норе невинность растерзаешь!
Он мой сосед, мой кум! мы старые друзья!
Ты сам, мой царь, права гостеприимства знаешь;
Смягчись, или пускай погибну с ним и я!»
Орел с улыбкою надменной,
Ни слова не сказав, толкнул жучка крылом,
Сшиб с места, оглушил. А кума смявши в ком,
Как не бывал! —Жучок жестоко оскорбленной,
В гнездо к орлу! и в миг яички все побил:
Яички, дар любви, надежду, утешенье!
Хотя б одно, хотя б одно он пощадил!
Царь птиц, узря в гнезде такое разоренье,
Наполнил криком лес;
Стенает:
О, ярость! Кто сей враг? Кому отмстить?.. Не знает!
Напрасно сетует: среди пустых небес
Отчаянного стон бесплодно исчезает.
Что делать! до весны утехи отложить.
Гнездо ж повыше свить.
з° Пришла весна! в гнезде яички! матка села.
Но жук не спит, опять к гнезду,—яичек нет!
Увы! едва ль взглянуть на них она успела!
Страданье выше мер! грустит! противен свет!
И эхо целый год не стихнуло в дубраве!
К престолу Зевса полетел
И мыслит: „Кто дерзнет к седящему во славе
С злодейской мыслью подступить!
Днесь будет бог богов детей моих хранить!
4° Где место безопасней в мире?
Осмельтесь, хищники, подняться к небесам!»
И яйца кладет на Зевсовой порфире.
Но жук —провор и сам,
На хитрости пустился:
Он платье Вечного закапал грязью. Бог —
Который пятнышка на нем терпеть не мог —
Тряхнулся, яйца хлоп! Орел взбесился,
На Зевса окрик: „Я сейчас с небес долой!
Оставлю и тебя, и гром, и нектар твой!
5° В пустыню спрячусь! Бог с тобою!»—
Всевышний струсил; звать жучка; жучок предстал;
Что было, где и как, Зевесу рассказал,
