как под¬ражание. — Примеч. к 11 стр. «Лицея», том 1.
§ 2. Не одно желание научиться заставляет нас подражать природе. Поэзия, скорее можно сказать, есть дочь восторга исступления, а не любопытства. Размышление есть спокойное состояние души, в котором она сама действует. Энтузиазм и восторг есть больше страдательное ее состояние, в котором все наружное на нее сильно действует, наполняет ее какими-то особенными чувствами и возбуждает в ней желание облег¬чить себя от бремени сего восторга его изображением. Человек делается .поэтом без намерения, не говоря себе: буду изображать, чтобы научиться; он поет в восхищении так точно, как младенец прыгает от радости. Песни — я разумею под сим именем поэтическое изображение какого-нибудь сильного чувства — так же почти неразлучны с восторгом, как и сильные жесты и восклицания. Таково происхождение поэзии у диких народов. Впоследствии цель ее сделалась иная, приемы другие и прочее. Но это уже не есть дело природы, а постепенного преобразования обще¬ства. — Примеч. к 17 стр. «Лицея», том 1.
§ 3. Комедия должна осмеивать пороки или, что все равно, пред¬ставлять их с смешной стороны; следственно, она отвергает все отвра¬тительное, все возбуждающее чувство неприятное. Порок сам по себе противен, вид его не привлекает, и комедия, имея целию своею исправ¬лять забавою, не достигнет ее, если будет представлять нам такое зре¬лище, которое по натуре своей не может быть для нас приятно. Мы боимся быть смешны и любим смеяться. Видя осмеиваемый порок, мы получаем такое наставление, которое не может нам казаться оскорби¬тельным, потому что получаем его с удовольствием, смеясь. Впрочем, влияние комедии не на всех одинаково. Порочный человек, которого порок предается в ней на посмеяние, делается в ней только осторож¬нее, то есть, обратив на самого себя внимание, он научается украшать свое безобразие, давать себе приятную форму. В больших городах, во всех столицах, где зрелища доведены до совершенства, конечно, нравы получше, а пороки немалочисленнее, но они не так смешны и не так ясны. Первое правило в свете не быть смешным, и, может быть, комедии некоторым образом служат источником, в котором это прекрасное пра¬вило почерпнуто. Два заключения можно сделать, вышедши из театра по представлении комедии: этот скупец или этот педант смешон! Надобно не быть смешным. И он остается скупым и педантом, правда, искусней¬шим. Или: этот скупец, этот педант смешон, следственно, дурен. Не буду ни скупцом, ни педантом! Последнее должно быть реже, потому что труднее исполниться может, хотя первое чувствительнее для нашего самолюбия; и мы обыкновенно на словах говорим последнее, а делаем первое. — Прим. к 26 стр. «Лицея», том 1.
§ 4. Terrible, revoltant — horrible, touchant. Ужасное, возмутительное, страшное, трогательное. Ужасное и трогательное должны быть пру¬жинами трагедии. Страшное и возмутительное есть не иное что, как чрезмерность в ужасном и трогательном. Последние должны больше действовать на воображение, возбуждать его без неприятности. Первые действуют на чувства или производят сильное неприятное впечатление в воображении. Сеид убивает Зопира за театром, следственно, зритель -воображает только удар и не видит его. Ифигения готова заколоть, но не закалывает Ореста, Барневельт — своего дядю на театре, и, не прогневайся, г. Лагарп, в это время чувство зрителя ближе к возму¬тительному, нежели к трогательному, и теряет некоторую часть своей приятности. В английских и немецких трагедиях убийства очень часто делаются без нужды, и тогда они только смешны и отвратительны, хотя очень натуральны. Но мало ли что может быть в натуре? — Примеч. к 43 стр. «Лиц[ея]»у т. 1.
§ 5. Смешанные характеры, то есть такие, в которых слабости соеди¬нены с великими качествами, суть самые интересные на сцене. Чело¬век, который делает добро без страсти, по одним чистым расчетам ума, озаренного добродетелию, выходит из средины людей, есть существо особенное, которое тем самым не может нравиться на театре, что оно слишком спокойно и отдалено от людей. Человек без страсти рассу-ждает только и должен выражаться холодно, должен быть медлителен или спокоен в своих действиях, следственно, не может быть трагиче¬ским. Страстный человек более чувствует, следственно, выражается и действует живее и тем самым привлекает. Итак, должно представлять на театре натуру необыкновенную, но все натуру человеческую, то есть смешанную с слабостями и страстям подверженную. В противном слу¬чае мы изобразим или божество, которого изобразить не можно, след¬ственно, черты наши не будут сходны и действительны; или выведем на сцену говоруна с прекрасными моральными фразами, более при¬личными трактату, нежели трагедии, следственно, усыпим или охла¬дим зрителя, пришедшего чувствовать и трогаться. — Примеч. к 47 стр. «Лицея», т. 1.
§ 6. Описывать целую жизнь героя есть дело историка, а не эпиче¬ского поэта, который в жизни необыкновенного человека или в истории дел человеческих выбирает такие времена, в которые совершилось что-нибудь важное, великое. Совершение этого важного и великого может быть содержанием эпической поэмы. Оно должно составлять главный предмет ее, с которым могут быть соединены посторонние, не совсем от него отделенные предметы, которые бы возбуждали интерес, не отвле¬кая внимания от главного интереса. Например, в «Энеиде» Дидона; в «Иерусалиме» Эрминия, Олинт и Софрония и прочее. В целой жизни героя или в целой истории народа не все может равно быть интересно. Поэт выбирает что-нибудь одно, украшает его вымыслами воображе¬ния, которые делают привлекательным его повествование, потому что ничто так не привлекательно, как приводящее в движение наше вооб¬ражение; существа, созданные фантазиею, нам приятны, потому что они выходят из ряду обыкновенного и натурального, к которому мы уже привыкли. Дело поэта — потрясти воображение, возвысить душу •изображением великого, необыкновенного, но возможного, хотя ино¬гда сверхъестественного, но в самом сверхъестественном сходного с натурою. —Примеч. к стр. 168 «Лицея».
§ 7. Что такое мораль в эпической поэме? Следствие, выводимое рассудком из дел и характеров тех лиц, которые в ней изображаются. Может ли и должен ли поэт иметь в виду одну главную моральную мысль, которая бы могла служить основанием его поэтической басни? Не думаю. То, что изображает натуру человеческую и натуру необык¬новенную и возвышенную, есть уже само по себе морально, если только изображение верно и сходно. Всякий поэт должен быть дру¬гом, энтузиастом добродетели, следственно, он всегда представит ее в самом привлекательном виде, а порок в самом отвратительном. И то и другое будет в действии перед глазами нашими, украшенное только вымыслами поэзии, которой дело есть привлекать внимание читателя к предмету, ею изображаемому. Пленив образом добродетели и ужаснув образом порока, поэт сделал свое дело, читатель оставляет его поэму, не думая о главной моральной мысли, доказанной поэтически в целой поэме, — этого быть не может потому, что поэма не есть трактат фило¬софический — он видел в ней людей необыкновенных, но изображен¬ных со всеми их страстями, сам некоторым образом с ними действовал, видел следствия необузданности страстей; и довольно, он много имел случая рассуждать и делать свои заключения. Впрочем, всякая эпиче¬ская поэма может иметь одну, главную моральную мысль целию, потому что в ней должно быть непременно сохранено единство действия, с которым всегда какая-нибудь моральная идея соединяется. Чудесное (le merveilleux) почти необходимо в поэме, которая изображает таких людей, которые сами по себе принадлежат к чудесному, то есть по сво¬ему сану, характеру и прочее, следовательно, весьма легко могут быть соединены с сверхъестественным. К тому же, повторяю, поэт, действуя на воображение, должен пользоваться всем тем, что сильнее на него действует, и не довольствуется обыкновенною натурою, а хочет возвы¬шенной и творит ее могуществом своего гения.
Вольтер3
Гений должен быть путеводителем поэта: Гомер, Виргилий, Тасс и Мильтон повиновались одному своему гению.
Многие критики искали в поэмах Гомера таких правил, которым они не были подчинены. Старались согласить Гомера самого с собою,
Виргилия с Гомером. Изобретали правила, под которые старались под¬вести поэмы сих стихотворцев.
Их дефиниции обманчивы; они исключают красоты еще неизвест¬ные, будучи основаны на том только, что известно, и, следовательно, стесняют свободное действие гения, препятствуют его открытиям. Их правила не могут быть постоянны, потому что в искусствах, принад¬лежащих одному воображению, все подвержено перемене: люди изме¬няются с каждым веком, их понятия о вещах и, следовательно, самый образ представления сих вещей должны изменяться вместе с ними.
Все искусства ознаменованы печатью духа тех народов, которые им занимаются. Эпическая поэма получила свое название от греков. Слово эпическая происходит от греческого enoq, которое значит речь, discours; обыкновение присоединило к сему слову идею: повествование в стихах героических происшествий.
Итак, эпическая поэма есть повествование в стихах героических происшествий, какое бы ни было действие, простое или сложное, какой бы ни был герой, где бы ни была сцена, какой бы ни был конец, печаль¬ный или счастливый, все равно название остается.
В чем все народы сходствуют и в чем они не сходны? Общие всем правила суть следующие: поэма эпическая должна быть основана на здравом смысле и украшена воображением. Единство и простота дей¬ствия; постепенное и свободное его развитие, не тягостное для внима¬ния; украшение эпизодов, вплетенных искусно в целый состав поэмы; возвышенность действия занимательного; и, наконец, целость дей¬ствия — вот условия, которых требуют все народы во всякое время от эпической поэмы.
Но соединение чудесного с простым, натуральным действием, упо¬требление высших сил и все, что принадлежит к самовластию обычая и привычек, которые бывают особенны в каждом народе, не могут быть причтены к общим правилам; зависят от вкуса и прочее.
NB. Есть то, что всем нравится, и то, что нравится в особенности одному какому-нибудь народу. Частный характер народов чувстви¬телен во всех сочинениях, несмотря на подражание древним. Вкусы наций различны. Страсти везде одинаковы, но их изображение раз¬лично. Мы должны удивляться тому, что вообще прекрасно в древних; но во всем им последовать есть безумство; займем от них краски, но будем изображать другие предметы, потому что мы живем в другое время.
Гомер воспел историю и басни своего времени. У греков тогда одни поэты были историками и богословами. Их стихи учились наизусть и были петы.
«Илиада» наполнена богами и невероятными сражениями. Такие предметы нравятся людям. Есть басни для всякого возраста; каждая нация имела свои. Гомер в своих баснях сообразовался с своим веком; изображал богов такими, каким верили, людей, какие были. Многие басни его превосходны; многие, однако ж, ставили ему в порок сии басни.
Упрекали его за то, что он прославлял чрезмерно всех своих героев: тогда сила была первым качеством воина, а Гомер пел войну.
Недостатки Гомера заменяются его красотами и ими изглажива¬ются. Привилегия великого духа есть та, что он открывает себе новый путь; идет без путеводителей, без искусства и правила, сбивается часто
