большею. В первом случае я мог бы сказать или написать неправду не нарочно; теперь буду ос-торожнее, буду чаще у себя спрашивать, точно ли это так, как ты сказы¬ваешь, не представляешь ли в лучшем виде того, что в самом деле хуже;

не обманываешься ли; не хочешь ли казаться лучшим перед тем человеком, который должен тебя видеть таким точно, каков ты есть? — Всё это будете вы читать только тогда, когда меня не будет с вами; если найдете в моем журнале что-нибудь дурное обо мне, то подумайте, что всё это прошедшее, что я сам это видел, что хочу это искоренить (если только можно). Поду¬майте, что я не желаю себя обманывать и казаться самому себе хорошим; что я не имею или не имел по сие время такого человека, который бы взял на себя труд разобрать меня и сказать мне: это в тебе хорошо, усовершен¬ствуй, это дурно, исправь. Несчастье, которому причины надобно искать в моих обстоятельствах. Вы одни можете сказать, что любили меня прямо; но вы не могли принести мне той пользы, которую принести способны. Что этому причина, не знаю, но уверен, что не вы сами, а множество таких не¬приметных обстоятельств, которых почти нельзя определить словами, но которые есть, потому что их действие очевидно. В этом журнале я буду ста¬раться рассмотреть всё, что имело в прошедшем какое-нибудь влияние на образование моего морального характера, и те средства, которыми можно его усовершенствовать и исправить. Очень приятно говорить с вами; очень приятно уверять себя в любви человека, прямой, искренней, знать, что он оправдывает меня, когда я хорошо делаю, извиняет, когда дурно делаю, потому что ему известнее все мои свойства и причины моих поступков. Люди умеют только осуждать по наружности то, что другие делают, но для этого как много надобно знать таких вещей, которые имеют непобедимое влия¬ние на их поступки, но которых знать невозможно! Тот же человек в дру¬гих обстоятельствах был бы другим. Что ж, если он был оставлен с одними своими силами на произвол судьбы и обстоятельств; если он посреди людей, привязанных к нему одною привычкою, а не любовью, был один, зависел от одного себя, должен был сам себя образовать, не зная как и даже долго не думая об этом, следовательно, потеряв самое лучшее время? Но об этом я не один раз с вами говорить буду. Этот человек— я! Что будет со мною вперед, не знаю и знать этого не могу. Но должно себя приготовить ко все-му. Главное дело человека: приобресгь способность быть счастливым.

§ 20. Августа 24. Что мне вам сказать? Желал бы всё так точно сказать, как чувствую, но думаю, что уметь не буду. Я ушел от вас с грустию и, при¬знаюсь, с досадою. Тяжело и несносно смотреть на то, что Машенька18 бес¬престанно плачет; и от кого же? От вас, своей матери! Вы ее любите, в этом я не сомневаюсь. Но я не понимаю любви вашей, которая мучит и терзает. Обыкновенно брань за безделицу, потому что Машеньку, с ее милым ан-гельским нравом, нельзя бранить за что-нибудь важное. Но какая ж брань? Самая тяжелая и чувствительная! Вы хотите ее отучить от слез; сперва оту¬читесь от брани, сперва приучите себя говорить с нею, как с другом. Мне кажется, ничто не может быть жесточае, как бить человека и велеть ему не чувствовать боли. Ваша брань тем чувствительнее, что она заключается не в грубых, бранных словах, а в тоне голоса, в выражении, в мине; ребенка надобно уверить, что он сделал дурно, заставить его пожелать исправить дурное, а не огорчать бранью, которая только что портит характер, пото¬му что его раздражает, а будучи частою, и действует на здоровье. Можно ли говорить Машеньке: ты не хочешь сделать мне удовольствия, ты только дразнишь меня, тогда, когда она написала криво строку, и тогда, когда вы уверены, что для нее нет ничего святее вашего удовольствия? Что вы дела¬ете в этом случае? Возбуждаете в ребенке ропот против несправедливости и лишаете его надежды угодить вам, следовательно, делаете робким, а ничто так не убивает характера, как робость, которая отнимает у него свободу усо¬вершенствоваться и образоваться, потому что не дает ему действовать или обнаруживаться. Об этом буду говорить еще; напишу к вам особенно. Я не умею говорить языком о том, что чувствую сильно. Вы опытом это изведа-ли. Прочту несколько книг о воспитании; сравню то, что в них предписа¬но, с тем, что вы делали, воспитывая детей, и предложу вам свое мнение о том, что осталось делать.

§ 21. Августа 26. С двадцать шестого августа по десятое ноября я не при¬нимался за свой журнал, почти ни о чем не думал, переводил несколько вре¬мени, а всё прочее время прошло не знаю как; мне кажется, в совершенном бездействии; иногда мне было весело, иногда скучно. Главная причина, от которой я душевно надолго расстраивался, заключается в неудаче моих работ, которые не могут быть отменно приятны, потому что принужденные. Теперь я в очень дурном расположении; голова тяжела; в уме такая пустота и неде¬ятельность; прошедшее мне кажется очень дурным, а настоящее скучным; от будущего не ожидаю ничего; все мои планы исчезли; даже нет во мне же¬лания делаться лучше, образовать и ум, и характер. Одиночество, совершен¬ный недостаток в приятных связях, отдаление тех людей, которые бы могли меня оживлять и ободрять в искании всего хорошего, совершенное бесси¬лие души, ненадеянность на самого себя — вот что меня теперь мучит. Я один; в самом себе не нахожу довольно прибежища; чувствую, что один мало могу для себя сделать; мне недостает ободрения. Все мои теперешние работы ка¬жутся мне цепью, которою я к одному месту прикован. Один не могу ни о чем думать, потому что не имею никакой материи для мыслей; переводы не вся¬кой день идут удачно, от этого и расстройка моя делается большею, и всё другое становится также неудачным. К тому же не умею мыслить в связи, это для меня утомительно, и в теперешнем моем расположении не чувствую даже и нужды мыслить: такие минуты очень похожи на ничтожество и еще хуже ничтожества, потому что чувствуешь неприятное. Самое добро, самое жела¬ние быть добрым не имеет в эту минуту ничего для меня привлекательного. Сам с собою я недоволен и скучен, потому что не могу ни о чем порядочно думать и не имею еще этой привычки; с теми, кто вокруг меня, я не связан (что этому причиною, не знаю, но должен узнать), следовательно, не прият¬но занят; самое общество матушки, по несчастию, не может меня делать сча¬стливым: я не таков с нею, каков должен быть сын с матерью; это самое меня мучит, и мне кажется, я люблю ее гораздо больше заочно, нежели вблизи. Я не был счастлив в моей жизни, кажется, и не буду счастливым. Надобно

2 Зак 263

*5

приобресгь способность быть счастливым, а я едва ли не пропустил время. Как прошла моя молодость? Я был в совершенном бездействии. Не имея сво¬его семейства, в котором бы я что-нибудь значил, я видел вокруг себя людей мне коротко знакомых, потому что я был перед ними выращен, но не видал родных, мне принадлежащих по праву; я привыкал отделять себя ото всех, потому что никто не принимал во мне особливого участия и потому что вся¬кое участие ко мне казалось мне милостию. Я не был оставлен, брошен, имел угол, но не был любим никем, не чувствовал ничьей любови; следовательно, не мог платить любовью за любовь, не мог быть благодарным по чувству, а был только благодарным по должности: мне сказывали, что надобно быть благодарным, и я верил или, лучше сказать, повторял самому себе чужие сло¬ва. Это сделало меня холодным. Человек, который, будучи с людьми, был од¬нако ж один, будет холоднее того человека, который совсем был бы остав-лен, потому что последний будет чувствовать нужду в любви и будет искать ее, а первый, будучи на свой счет обеспечен и спокоен и долго не имея нуж¬ды ни в чем, кроме еды, жилища и одежды, останется нечувствительным в ду¬ше своей, которая не научилась ни к кому привязываться и которая теряет чувствительность, если не приводить ее часто в движение. Ум его также ос¬танется в неразвитии, потому чувства заставляют действовать ум, а если чув¬ства не действуют, то и ум спит. Кто отделен от людей, тот не имеет предме¬та для размышления, потому что одни только наши отношения к людям служат началом наших умствований; потом уже он обращается на другие предметы. Характер его делается робким, нерешительным, медленным, ле¬нивым, потому что и характер образуется деятельностию. Каков я теперь, от чего таков; каковы мои связи и что я должен быть в отношении к ним; ка¬кую цель себе предназначить сообразно с моими обстоятельствами? Чего искать в свете и от чего отказаться? В чем может быть мое счастие? Вот во¬просы, которые мне должно решить. — Я так не привык к тому, чтобы меня любили, что всякой знак любви кого-нибудь ко мне кажется мне странным и чем-то необыкновенным, — следствие непривычки видеть чью-либо ко мне привязанность и отвечать на нее. Одна любовь, одна привычка отвечать на любовь любовью делает сердце нежным и способным любить, следователь¬но, быть счастливым. Для чего я не имел такого человека, который бы доро¬жил моим счастием, который бы был моим хранителем и путеводцем! Я бы любил его, как своего Бога! Но я был один, всегда один! Я не испорчен, но я нимало не образован. Найду ли кого-нибудь для себя на свете? Человек, ко¬торый не имеет перед собой человека, к нему привязанного, не может долго иметь и желания быть добрым. Прежде нежели научишься желать совершен¬ства, как непременной цели всякого человека, должен научиться желать быть добрым в глазах того, кому ты дорог: всё хорошее основано на чувстве; один ум может увериться в его прелести, но он им не прельстится, а будет ему сле-довать по одному только расчету, ибо увидит, что зло всегда хуже и невы¬годнее добра.

§ 22. Ноября 16. Это было писано в худом расположении духа. Странно то, что я, начавши писать, сделался веселее, и мое худое расположение кон¬чилось. Это от того, я думаю, что мысли мои пришли в движение, которое и меня самого оживило. Ничто так не скучно и не тягостно и ничто так не делает человека печальным, как