на котором располагаются ярмарки и биржи. Возникают два вопроса.
Первый: каким образом эти орудия обмена могут нам помочь объяснить в целом
превратности развития европейской экономики при Старом Порядке, между XV и
XVIII веком? Второй: каким образом, исходя из сходств и различий, они могут
прояснить для нас действие механизмов неевропейской экономики, о которой мы
только начинаем кое-что узнавать? Именно на эти вопросы нам хотелось бы дать
ответ в заключительной части данной лекции.
IV
Вначале кратко охарактеризуем ход вещей на Западе в течение этих четырех веков —
XV, XVI, XVII и XVIII. В XV веке, особенно после 1450 года, происходит общий
экономический подъем, от которого выигрывают города, чему способствует рост цен
на ремесленные товары, в то время как цены на сельскохозяйственную продукцию
остаются прежними или даже снижаются. В результате развитие городов начинается
раньше, чем развитие сельских районов. Здесь невозможна ошибка — в это время
движущая роль принадлежит лавкам ремесленников или, еще точнее, городским
рынкам. Именно они диктуют свои законы. Так экономический подъем проявляется
на нижнем уровне экономической жизни.
В следующем веке, когда запущенный механизм усложняется уже в силу того, что он
вновь обрел утраченную скорость (XIII век и XIV век до нашествия «черной смерти»
были периодом явного ускорения), а также в силу расширения экономики
атлантического ареала, движущие факторы развития перемещаются на уровень
международных ярмарок — в Антверпене, Берген-оп-Зоме, Франкфурте, Медине дель
Кампо, Лионе, ставшем на краткое время центром всего Запада; а позже, в течение по
меньшей мере 40 лет (с 1579 по 1621) господства генуэзцев, неоспоримо
контролировавших международные денежные потоки, — на уровень так называемых
безансонских ярмарок с их весьма мудреным механизмом, где объектом сделок были
лишь деньги, кредиты и платежные средства. Раймонд де Роувер, в силу врожденной
осторожности мало склонный к обобщениям, без колебаний заявлял, что на XVI век
приходится апогей крупных ярмарок. Расцвет этого столь активного века в конечном
счете связан с бурным развитием верхнего этажа рыночной экономики, ее
суперструктуры, и в результате — экспансией этой суперструктуры, набухшей от
тогдашнего притока драгоценных металлов из Америки, и в еще большей степени — с
установлением системы нескончаемого обмена, породившей быстрое обращение
большой массы кредитов и ценных бумаг. Это хрупкое творение генуэзских банкиров
разрушится в 20-е годы XVII века — под действием тысяч причин.
Экономически активная жизнь XVII века, освобожденная от чар Средиземноморья,
развивается в обширной зоне Атлантики. Этот век историки нередко описывали как
период отступления и экономического спада. Такая картина, однако, нуждается в
уточнениях. Ибо, если прорыв XVI века был, без сомнения, остановлен как в Италии,
так и в других странах, то фантастическое возвышение Амстердама не вписывается в
представления об экономическом маразме. По одному пункту, во всяком случае,
между историками расхождений нет: продолжающаяся экономическая деятельность
основывается на решительном возврате к товару как первичной ценности, к обмену, в
основном, на базовом уровне, — к выгоде для Голландии, ее флота и Амстердамской
биржи. Одновременно ярмарка уступает свое значение бирже, торговому
учреждению, которое относится к ярмарке точно так же, как обычная лавка к
городскому рынку, т.е. как постоянный поток товаров к их периодическому
предложению. Это все хорошо известные вещи, так сказать, классика. Однако дело не
только в бирже. За блеском Амстердама наблюдатель рискует не заметить других,
более обычных достижений. Действительно, XVII век стал также свидетелем
массового процветания лавок иными словами, и на этом уровне победил постоянно
функционирующий рынок. Число лавок возрастает во всей Европе, которую они
покрывают густой сетью розничной торговли. В 1607 году Лопе де Вега сказал о
Мадриде Золотого века: «todo se ha vuelto tiendas» («все здесь превратилось в лавки»).
В XVIII веке, веке всеобщего экономического ускорения, используются, согласно
логике развития, все орудия обмена: расширяется деятельность бирж, Лондон
стремится потеснить Амстердам, который в этих условиях избирает путь
специализации, став крупнейшим центром международных займов, в этих опасных
играх участвуют Женева и Генуя, пробуждается и подключается к этой деятельности
Париж; в результате всего этого деньги и кредиты все более и более свободно
перемещаются по Европе. В этих обстоятельствах ярмарки естественно становятся
убыточными: будучи созданы с целью активизации традиционных форм обмена
путем предоставления, кроме всего прочего, налоговых преимуществ, они утрачивают
смысл своего существования в период свободных обмена и кредитов. Однако, вступая
в полосу упадка там, где развитие идет быстрыми темпами, ярмарки удерживают
позиции и даже переживают период расцвета в отсталых областях с традиционной
экономикой. Поэтому перечисление активно действующих ярмарок XVIII века
равнозначно указанию на маргинальные регионы европейской экономики. Во
Франции — это зона вокруг Бокера, в Италии — Альпы (Больцано) и Юг (Mezzogiorno). В
еще большей степени это относится к Балканам, Польше, России, а на Западе, по
другую сторону Атлантики — к Новому Свету.
Надо ли говорить, что в этот период возросшего обмена и потребления элементарные
городские рынки и лавки оживлены как никогда. Последние распространяются даже
в деревнях. Даже торговцы вразнос удесятеряют свою активность. Наконец
развивается то, что английские историки называют выражением private market* в
противоположность public market**. Последний находится под бдительным
контролем городских властей, в то время как первый ускользает от всякого контроля.
Этот private market, который задолго до наступления XVIII века стал устанавливать по
всей Англии систему прямых закупок товаров у производителей, нередко с
предварительной оплатой, закупок у крестьян, находившихся вне сферы рынка,
шерсти, зерна, полотна и т.п., — означал организацию, в противовес традиционной
регламентации рынка, самостоятельных коммерческих цепочек, весьма длинных и
свободных в своих действиях, и которые, впрочем, без всякого стеснения
пользовались этой свободой. Они утвердились благодаря своей эффективности, а
также учитывая необходимость крупных поставок армии и крупным городам. «Чрево»
Лондона, «чрево» Парижа оказывали революционизирующее действие. Короче, XVIII
век развил в Европе все, включая «противорынок».
**общественный рынок (англ.)
Все это верно для Европы. До сих пор мы говорили исключительно о ней. И не
потому, что нам хотелось все свести к ее частному случаю под влиянием слишком
удобной концепции евроцентризма. Дело просто в том, что профессия историка
получила преимущественное развитие в Европе, и историк естественно привязан к
своему прошлому. Однако несколько десятилетий назад все изменилось. В Индии,
Японии, Турции идет систематическая обработка документальных источников, и мы
начинаем узнавать историю этих стран не только по рассказам путешественников или
книгам европейских историков. Мы знаем уже достаточно, чтобы задаться
следующим вопросом: если механизмы обмена, описанные выше применительно к
Европе, существуют и за ее пределами — а они существуют в Китае, Индии, странах
Ислама, Японии, то можно ли на их основе попытаться провести сравнительный
анализ? Его цель могла бы состоять в установлении положения неевропейских стран
относительно Европы и выяснении вопроса о том, можно ли было еще до
промышленной революции усмотреть разрыв между Европой и остальным миром,
разрыв, превратившийся в XIX в. во все увеличивающуюся пропасть, иными словами,
вопрос о том, опережала ли уже тогда Европа весь остальной мир или нет.
Первое, что можно отметить, обратившись к неевропейским странам, это то, что
повсюду существуют рынки, даже в едва зародившихся обществах в Черной Африке
или у американских индейцев. Тем более это верно для развитых обществ с высокой
плотностью населения, которые буквально нашпигованы простейшими рынками.
Одно небольшое усилие — и эти рынки у нас перед глазами, они еще живут или их
жизнь легко может быть воссоздана. В странах Ислама города практически лишили
деревни их рынков, поглотив последние, подобно тому, как это произошло в Европе.
Самые крупные из этих рынков располагались у монументальных городских ворот, на
площади, не принадлежащей, строго говоря, ни городу, ни деревне, где горожанин и
крестьянин встречались как бы на нейтральной территории. Небольшие местные
рынки возникали и в самих городах, на их узких улицах и тесных площадях. Там
можно было купить хлеб, некоторые другие товары и, в отличие от европейских
рынков, множество готовых блюд: рубленые мясные котлеты, жареные бараньи
головы, оладьи, сладости. Существовали и крупные торговые центры — фондуки,
базары, как Бешистан в Стамбуле; они объединяли в себе открытые и крытые на
европейский манер рынки, а также множество лавок.
В Индии наблюдалась следующая особенность: не было ни одной деревни, которая не
имела бы своего рынка. Это объяснялось необходимостью обращать в деньги,
пользуясь услугами торговца-бании, подати сельской общины, собиравшиеся натурой,
чтобы затем выплачивать их либо Великому Моголу, либо феодалам из его свиты.
Следует ли усматривать в существовании этой огромной туманности деревенских
рынков недостаточную хватку городской экономики в Индии? Или, наоборот, считать,
что торговец-бания участвует в некоей разновидности private market, скупая
продукцию там, где она производится, в самой деревне?
Самая удивительная организация на уровне простейших рынков обнаруживается, без
сомнения, в Китае, где она принимает географически точную, почти математическую
форму. Возьмем местечко или маленький город. Обозначим его точкой на листе
бумаги. Вокруг этой точки располагаются 6 — 10 деревень на расстоянии,
позволяющем крестьянину в течение дня добраться до городка и вернуться назад.
Этот геометрический объект, состоящий из центра и десяти окружающих его точек,
мы назовем кантоном. Это и будет зона действия местного рынка. В реальной жизни
этот рынок рассредоточивается по улицам и площадям городка, включая в себя лавки
перекупщиков, ростовщиков, наемных писцов, торговцев мелким товаром, чайные
домики и заведения, где предлагают рисовую водку. У. Скиннер прав, говоря, что
базовой ячейкой крестьянского Китая является не деревня, а именно эта
кантональная структура. Нетрудно понять, что эти местечки, в свою очередь, тяготеют
к более крупному городу, располагаясь вокруг него на подобающем расстоянии,
поставляя в него продукты и получая через него доступ к далеким торговым путям и
товарам, которые не производятся на месте. О том, что все упомянутые рынки
составляют систему, ясно говорит тот факт, что календарь рыночных дней в
различных местечках и городе составлен таким образом, чтобы их даты не совпадали.
Торговцы вразнос и ремесленники постоянно переходят из местечка в местечко, с
рынка на рынок, ибо, как известно, в Китае лавочки и ремесленные мастерские
являются передвижными, поэтому тот, кто нуждается в их услугах, идет на рынок, а
кузнец или цирюльник приходят к клиенту на дом. Короче, вся масса китайской
экономики пронизана и приводится в действие цепью регулярных рынков, связанных
друг с другом и находящихся под плотным контролем.
Лавок и торговцев вразнос великое множество, они буквально кишат, однако ярмарок
и бирж, представляющих высшие механизмы обмена, практически нет. Правда, в
качестве маргинальных явлений на границе с Монголией или в Кантоне действуют
несколько ярмарок, но они организованы скорее для иностранных купцов и
позволяют помимо всего осуществлять за ними наблюдение.
Выходит одно из двух: либо правительство проявляет враждебность к этим высшим
формам обмена, либо капиллярной сети элементарных рынков достаточно для
китайской экономики — артерии и вены ей просто не нужны. По той или другой
причине, или по обеим сразу, обмен в Китае приобретает спрямленный, сглаженный,
лишенный вершины профиль, и мы увидим в одной из следующих лекций, что это во
многом определило отсутствие развития капитализма в Китае.
Верхние этажи обмена лучше просматриваются в Японии, где сообщество крупных
торговцев имело безупречную организацию. Они отчетливо заметны также в странах
Малайского архипелага, этого древнего перекрестка торговых путей. Там
периодически проходили ярмарки и имелись биржи, если понимать под этим словом
ежедневные собрания крупных купцов данной местности, как это было в Европе в XV
– XVI веке и даже несколько позднее. Так, в Бантаме, городе, расположенном на
острове Ява и бывшем
