остались в точности теми же — колесо

истории сделало свой оборот. Однако, законы, движущие миром, в целом не

изменились, и он продолжает быть структурно разделенным на привилегированную и

лишенную привилегий части. Существует своего рода мировое общество, столь же

иерархизированное, что и обычное общество, и как бы являющееся его увеличенной,

но узнаваемой копией. Микрокосм и макрокосм здесь имеют в конечном счете

одинаковое устройство. Почему? Именно на этот вопрос я и попытаюсь ответить, хотя

и не уверен, что это мне до конца удастся. Историку легче ответить на вопрос как?

нежели почему?, и последствия великих проблем он видит отчетливее, чем их истоки.

Впрочем, это еще один повод для того, чтобы с утроенной энергией устремиться на

поиск этих истоков, которые так часто, подразнив исследователя, ускользают прочь.

*С необходимыми поправками (лат.).

I

Следует еще раз договориться о терминах. Действительно, нам придется использовать

два выражения: мировая экономика и мир-экономика, причем второе понятие будет

еще важнее, чем первое. Под мировой экономикой понимается экономика мира,

взятого в целом, «рынок всего мира», как говорил уже Сисмонди. Под выражением

мир-экономика, которое я придумал, чтобы передать немецкий термин Weltwirtschaft,

я понимаю экономику лишь некоторой части нашей планеты в той мере, в какой она

образует экономически единое целое. Уже давно я писал, что Средиземноморье в XVI

веке само по себе представляло Weltwirtschaft, мир-экономику, — по-немецки можно

также сказать «ein Welt fur sich» — мир для себя.

Мир-экономика может быть определен с помощью трех существенных признаков:

— Он занимает определенное географическое пространство; у него, стало быть,

имеются объясняющие его границы, которые, хотя и довольно медленно, варьируют.

Время от времени, через длительные промежутки, происходят неизбежные прорывы

этих границ. Так случилось в результате Великих географических открытий конца XV

века. То же произошло и в 1689 году, когда Россия, по воле Петра Великого, открыла

свои пространства для европейской экономики. Представьте, что вдруг сегодня

произойдет полное, решительное и окончательное превращение экономик Китая и

СССР в открытые экономики — в этом случае окажутся прорваны границы западного

экономического пространства в его сегодняшнем виде.

— Мир-экономика всегда имеет полюс, центр, представленный господствующим

городом, в прошлом городом-государством, ныне — столицей, я хочу сказать —

экономической столицей (в США — это будет Нью-Йорк, а не Вашингтон). Впрочем, в

пределах одного и того же мира-экономики возможно одновременное существование

— причем даже в течение довольно продолжительного времени — двух центров,

например, Рим и Александрия эпохи Августа, Антония и Клеопатры, Венеция и Генуя

времен войны за гавань Кьоджа (1378 — 1381), Лондон и Амстердам в XVIII веке до

окончательного устранения господства Голландии, ибо один из двух центров всегда в

конечном счете бывает устранен. Так, в 1929 году, после некоторых колебаний центр

мира вполне определенно переместился из Лондона в Нью-Йорк.

— Любой мир-экономика состоит из ряда концентрически расположенных зон.

Срединную зону образует область, расположенная вокруг центра – таковы

Соединенные провинции (но не все Соединенные провинции) в XVII веке, когда над

миром господствует Амстердам; такой зоной становится Англия (но не вся Англия),

когда, начиная с 80-х годов XVIII века, Лондон окончательно занимает место

Амстердама. Далее, вокруг срединной зоны располагаются промежуточные зоны. И,

наконец, следует весьма обширная периферия, которая в разделении труда,

характеризующем мир-экономику, оказывается не участницей, а подчиненной и

зависимой территорией. В таких периферийных зонах жизнь людей напоминает

Чистилище или даже Ад. Достаточным же условием для этого является просто их

географическое положение.

Эта наспех набросанная картина, конечно, требует комментариев и объяснений. Вы их

найдете в третьем томе моей работы, но вы можете получить о них точное

представление, прочитав книгу Иммануэля Валлерстайна «The Modern World-System»

(«Современная мировая система»), вышедшую в 1974 году в США и опубликованную

во Франции под названием «Система мира с XV века до наших дней» («Le Systeme du

monde du XV’e siecle a nos jours») издательством Фламмарион. Не так уж важно, что я

не согласен с автором по некоторым пунктам и даже по одной-двум магистральным

линиям его концепции. В основном наши взгляды совпадают, даже если Иммануэль

Валерстайн полагает, что не существует никакого другого мира-экономики, кроме

европейского, который возник лишь в XVI веке, в то время как я считаю, что задолго

до того, как европейцы узнали мир во всей его огромности, со Средних веков и даже с

Античности, он был разделен на ряд более или менее централизованных и связанных

экономических зон, т.е. на несколько сосуществовавших миров-экономик.

Эти сосуществующие экономики, связанные между собой крайне ограниченными

обменами, делят между собой населенное пространство планеты, оставляя довольно

обширные промежуточные зоны, преодоление которых, за редким исключением, не

доставляет особых выгод торговле. До Петра Великого Россия представляла собой

мир-экономику, живший своей жизнью и замкнутый в себе. Огромная Оттоманская

империя до конца XVIII века также представляла собой один из таких миров-

экономик. Напротив, империя Карла V или Филиппа II, несмотря на свои огромные

размеры, не была отдельным миром-экономикой: с самого своего появления она

оказалась включенной в широкую сеть древней и живучей экономики,

образовавшейся на основе европейской. Ибо еще до 1492 года, до путешествия

Христофора Колумба, Европа и Средиземноморье со своими щупальцами,

протянувшимися в сторону Дальнего Востока, уже представляли собой мир-

экономику с центром в славной Венеции. Этот мир расширится в результате Великих

географических открытий, захватит Атлантику, острова и побережье американского

континента, медленно проникая в его глубь; он будет также наращивать связи с

другими, пока еще самостоятельными мирами-экономиками — Индией, Малайским

архипелагом, Китаем. В то же время в самой Европе произойдет смещение его центра

тяжести с Юга на Север, в Антверпен, а затем — в Амстердам, а не — заметьте — в центры

Испанской или Португальской империй — Севилью и Лиссабон.

Таким образом, можно положить на историческую карту прозрачную кальку, на

которой карандаш грубо очертит миры-экономики, существующие в каждую эпоху.

Поскольку эти экономики меняются крайне медленно, у нас есть достаточно времени,

чтобы их изучать, наблюдать их жизнь, оценить их вес. Медленно деформируясь, они

отражают глубинную историю мира. О ней мы лишь вскользь упомянем, поскольку

наша задача состоит в том, чтобы показать, каким образом последовательный ряд

миров-экономик, создававшихся на основе Европы и европейской экспансии,

объясняют — или не объясняют — игры капитализма и его собственную экспансию.

Предвосхищая выводы этой главы, я охотно выскажу предварительное суждение о

том, что эти типичные миры-экономики явились матрицами европейского, а затем и

мирового капитализма. Во всяком случае, таково объяснение, к которому я буду

продвигаться — со всей подобающей осторожностью и неторопливостью.

II

Эту глубинную историю мы не открываем, а лишь освещаем. Люсьен Февр сказал бы:

«Мы возвращаем ей ее достоинство». И это уже много. Вы в этом убедитесь, когда я с

настойчивостью буду говорить сначала об изменениях, о смещениях центра миров-

экономик, а затем о делении любого мира-экономики на концентрические зоны.

Каждый раз при утрате прежнего центра происходит возвышение нового, как если бы

мир-экономика не мог существовать без центра тяжести, без некоего полюса. Такие

утраты старого и обретения нового центра происходят, однако, редко, что еще более

подчеркивает значение этих событий. В случае Европы и примыкающих зон, которые

она как бы аннексировала, возникновение единого центра произошло в 80-е годы XIV

века, и таким центром стала Венеция. Около 1500 года произошел внезапный

гигантский скачок, в результате которого центр переместился из Венеции в

Антверпен, затем, в 1550 — 1560 годы, центр вернулся в Средиземноморье, но на этот

раз в Геную, наконец, в 1590 — 1610 — новое перемещение — в Амстердам, остававшийся

устойчивым экономическим центром европейской зоны в течение почти двух веков.

Лишь в период между 1780 и 1815 годами этот центр переместится в Лондон. В 1929

году, преодолев Атлантический океан, он оказывается в Нью-Йорке.

Таким образом, роковой час пятикратно бил на европейских часах, и каждый раз эти

изменения центра сопровождались борьбой, столкновениями (интересов), острыми

экономическими кризисами. Можно сказать, что обычно именно экономическая

непогода наносит решающий удар по старому, уже ослабленному центру и утверждает

возвышение нового. В этом, разумеется, нет математически выверенной

закономерности: кризис, который стучится в двери, — это испытание, которое сильные

выдерживают, а слабые — нет. Стало быть, центр не трескается от любого удара.

Напротив, кризисы XVII века чаще всего служили к выгоде для Амстердама. В наши

дни, вот уже несколько лет как мы переживаем мировой кризис, который обещает

быть острым и продолжительным. Если Нью-Йорк не выдержит испытания — в эту

возможность я, впрочем, совершенно не верю, — миру придется искать или создавать

новый центр. Если же Соединенные Штаты сохранят свое место — а это нетрудно

предвидеть, — то они могут выйти из этого испытания еще более сильными, поскольку

другие экономики, по-видимому, значительно больше пострадают от той

неблагоприятной конъюнктуры, которую мы переживаем.

Как бы то ни было, похоже, что возникновение, исчезновение и смена центра обычно

связаны с продолжительными общими кризисами экономики. Поэтому, конечно же,

их роль необходимо учитывать, вступая на нелегкий путь изучения макромеханизмов,

ответственных за изменение общего хода истории. Рассмотрим поближе один

небольшой пример – это избавит нас от необходимости пространных комментариев. В

результате всякого рода превратностей и политических случайностей, в силу

недостаточно прочного статуса Антверпена как центра мировой экономики, во второй

половине XVI века пришло время реванша всего Средиземноморского региона.

Вывозимый в больших количествах из рудников Америки белый металл, который

прежде, благодаря испанскому господству, через Атлантический океан доставлялся во

Фландрию, с 1568 года стал направляться в Европу через Средиземное море, и Генуя

сделалась главным перевалочным пунктом в торговле серебром. В этот период

Средиземное море пережило своего рода экономический Ренессанс, охвативший его

от Гибралтара до левантийских морей. Однако этот «век генуэзцев», как называли этот

период, оказался недолгим. Ситуация ухудшилась, и ярмарки генуэзских купцов в

Пьяченце, бывшие в течение почти полувека главным центром клиринговых сделок в

Европе, утратили свою ведущую роль еще до 1621 года. Средиземное море снова

оказалось отодвинутым на вторые роли — в полном соответствии с логикой ситуации,

сложившейся после Великих географических открытий, — и этот статус останется за

Средиземным морем на долгий последующий период.

Этот упадок Средиземноморья, наступивший спустя век после открытия Христофора

Колумба, т.е. с огромным и вызывающим удивление опозданием, является одной из

основных проблем, поднятых мной в уже давно вышедшей объемистой книге,

посвященной Средиземноморью. Каким годом датировать этот спад? 1610? 1620?

1650? И, главное, на какой процесс возложить за него ответственность? На этот

второй, наиболее важный, вопрос был дан, на мой взгляд, блестящий и точный ответ

в статье Ричарда Тилдена Раппа, опубликованной в 1975 году в «Журнале

экономической истории» («The Journal of Economic History», 1975). Отмечу с

удовольствием, что это одна из лучших статей среди тех, что мне довелось прочесть за

долгие годы. В ней доказывается, что, начиная с 70-х годов XVI века, мир

Средиземноморья наводняли, теснили и грабили корабли и купцы северных стран и

что последние составили свой первоначальный капитал отнюдь не стараниями

индийских компаний или бороздя просторы Мирового океана. Они набросились на

готовые богатства Средиземноморья и захватили их, не гнушаясь никакими

средствами. Они наводнили Средиземноморье дешевыми товарами, зачастую

недоброкачественными, однако искусно имитировавшими отменные ткани,

производившиеся на Юге, украшая свои подделки всемирно известным венецианским

клеймом, с тем чтобы продавать их под видом настоящих на рынках Венеции. В

результате, средиземноморская промышленность теряла как своих клиентов, так и

свою репутацию. Представьте себе, что произошло бы,