любви милого человека, не способного быть вероломным, как беспрестанным желанием и старани¬ем сделаться еще любезнее, доверенностию и откровенностию. Упреки и укоризны отдаляют; присмотр и подозрение тягостны; требования возбуж¬дают принужденность; беспокойство и мнительность бесполезны, когда нет зла, и конечно не отвратят его, когда оно должно быть. Люби, чтобы быть любимым, и будь совершенно спокоен, ибо ничто не отвратит несчастия, когда любовь его отвратить не в состоянии. Итак, самое лучшее средство против женской неверности есть любовь и желание нравиться. А лекарство от ревности есть уверение, что она совершенно бесполезна и только что мучительна. Надобно быть только уверенным, что всё сделал для приобре¬тения любви.

§ 9. Июля 10-го. То, что я себе предназначаю в жизни, кажется, может назваться благоразумным. Спокойную, но деятельную жизнь человека, упражняющегося в науках. Польза, какую бы я мог принести службою, не может сравниться с тою пользою, какую принесу, если буду деятелен свои¬ми трудами по той части, которая ко мне ближе. Одна часть моего времени должна быть посвящена собственному моему образованию, то есть образо¬ванию моего ума, характера, без чего не буду совершенно счастлив ни один, ни в своем семействе. Вдруг это сделаться не может, но исподволь, посте¬пенно, как уверяет Плутарх9: буду замечать за собою, это самое замечание будет некоторым образом исправления, потому что сделает внимательным к самому себе и следственно осторожным. Одним из лучших следствий мо¬его вояжа должно быть преобразование моего характера: я буду совершенно свободен, следовательно, буду иметь больше возможности обращать на себя внимание. Не должно только отвращаться трудностию, и хотя мало, но всё продвигаться вперед. Итак, цель моей жизни должна быть деятельность, но такая деятельность, которая мне возможна: деятельность в литературе, или возможное извлечение пользы из авторских моих талантов; деятель¬ность в образовании моего характера; деятельность в поддержании моего состояния; деятельность в составлении счастия моего семейства, если его иметь буду, и в исполнении общественных условий.

§ 10. На сих днях говорили за столом о каком-то человеке, который жи¬вет прекрасно. Что ж называют прекрасною жизнию? То, что об нем все говорят, что со всех сторон к нему сбираются, что все любопытствуют видеть, как он живет, и прочее! Этого довольно, чтобы увериться, что он живет не прекрасно или, справедливее, несчастливо. Требует ли счастие сви¬детелей? Оно в сердце, в тихом, спокойном наслаждении самого себя, про¬исходящем от порядка в делах, от невинности души, от занятий приятных и постоянных, от способности быть с самим собою или со своими любезней¬шими, что всё равно. На что же тут свидетели, которым всё это незнакомо или которых большей части незнакомо? Сверх того толпа, сбирающаяся к человеку с любопытным желанием видеть, как он живет, есть без сомне¬ния толпа любопытных, которых скука или бездействие гоняет из места в место, которые не знают, как убить свое время, и похищают его у других, по большей части столь же рассеянных и не занятых. Как могут они судить о счастии и можно ли им верить? Человек, истинно счастливый, так не¬заметен, что его не увидит глаз любопытного, но праздного человека, не знающего цены тихого, сердечного, единственного счастия. Побежит ли толпа удивляться счастию не блестящему, счастию, которое зависит не от наружности, но от причин постоянных и невидимых, от спокойствия, устройства семейственного, от мирной души? Всё это не возбуждает лю¬бопытства! Один, два друга могут разделить и видеть это счастие, и сего

3 Зак. 2631

17

довольно: многочисленная толпа его уничтожит, потому что нельзя делить его со множеством, не изменив и не унизив.

§ 11. Читая всякую книгу, надобно обращать внимание на себя, всё при¬менять к себе. Говорить: способен ли я к такой добродетели? имею ли та¬кой порок? как приобресть первую? как уничтожить последний? Всякое чтение должно иметь целию образование нашего характера, иногда одно удовольствие. Но удовольствие разве не есть польза? Я говорю: благород¬ное удовольствие.

§ 12. Всякой моралист предлагает читателю в самом совершенном виде то, что служит основанием собственных его поступков. Он открывает свою тайну, говорит: так я поступал и был счастлив; последуй мне. Всякой мора¬лист на словах есть лжец, лицемер, самолюбивый остроумец, желающий прельщать своею маскою. Будь добрым, научись или по крайней мере же¬лай тому следовать, что хочешь предложить в пример обществу, и бери перо в руки без зазрения совести. Надобно быть добродетельным или желать быть, чтобы учить добродетели с успехом.

§ 13. Что такое зависть? Несправедливость, самолюбие, которое не тер¬пит в других того, чего в себе не находит, низость, желающая всё унизить, чтобы сравнить с собою. Какое от нее лекарство? Уверение, что всё прекрас¬ное, даже в самых наших неприятелях, должно быть прекрасно для души благородной; что горестно не радоваться тем, что всех радует; что скорее приблизишься к тому совершенству, которое тебя опечаливает, признав его и почувствовав, а не унизив и, следовательно, не обезобразив в глазах сво¬их. Всякое неприятное чувство зависти должно искоренять в ту самую ми¬нуту, когда оно рождается, заглушив его, так сказать, мыслию о совершен¬стве и прелести того, чему завидуешь, и забвением своего собственного несовершенства, которое надлежит с ним сравнивать в уверении, что к нему возвысишься, в твердой решимости на это: словом, зависть должно преоб-ращать в поревнование или, если поревнование не может иметь места, в ис¬креннее приятное удивление. Время всё сделает!

§ 14. Как определить характер К…?10 Я его не знаю и не мог знать. Бу¬дучи с ним знаком до его женитьбы, я не старался узнавать его, верил слу¬хам о его свойствах, которые все благоприятны и не опровержены ника¬ким противоречием; однако я не поверял сих слухов своим собственным наблюдением, следствие лености моего ума, который не приучен к дей¬ствию, хотя всегда чувствовал, будучи с ним вместе, некоторую скуку и принужденность. Следовательно, я никогда не был с ним другом, ниже ко¬ротким приятелем, и это также есть следствие моей лености, которая пре¬пятствовала мне входить в разбор его свойств, а заставляла полагаться, без разыскания, на мнение об нем света. Нельзя быть другом всякого, впрочем достойного, человека. Дружба есть следствие особенной склонности душев¬ной, сходства, если не во всех чувствах, то по крайней мере в образе чув-ствовать. Я не уверял его в своей сердечной дружбе; говорил однако ж, что его люблю; это и правда, но только отчасти, то есть я люблю его так, как можно любить человека, прямо честного, благородного, не способного ни к какой низости, но также не способного и к дружбе, или по крайней мере к дружбе со мною. Его несходство со мною, наша с ним принужденность, неоткровенность (в которых мы явно ни друг другу, ниже самим себе, — по крайней мере я, — не признавались), одним словом, это не знаю что, не¬изъяснимое, но очень важное в дружбе, тому препятствуют. Итак, отказы¬ваюсь от его дружбы. Рассмотрим, каков он сам в отношении к другим, к сво¬ей жене, потом положим постоянное правило, по которому должно с ним обходиться, чего искать в его знакомстве, каков он теперь со мною, и про¬чее. Об этом после.

§ 15. Июля 16. Можно сомневаться в истине религии: этому многие под¬вержены; я в ней не утвержден, потому что не знаю или, лучше сказать, не чувствовал: то, что я об ней слышал, чему меня учили ребенком, не есть религия, но пустые слова без смысла и без действия. Религия требует серд¬ца. J’ai pleure et j’ai cru, — говорит Шатобриан11, и иначе нельзя поверить, как в слезах, в восторге. Ум не тверд, переменчив в своих решениях: что он положит нынче, то переменит завтра, потому что он ограничен, что оши¬баться есть его натура. Кто любит своего друга, кто его чувствует, тот в нем уверен не размышлением, а чувством, которое дальновиднее и постояннее размышления, потому что впечатления его сильны, неизгладимы: я не мно¬го люблю того человека, которого добродетель должен доказать себе раз¬мышлением; он не первый друг моего сердца, не брат мой, не первый лю-бимец моей души. Такова вера. В ней твое счастие, подпора. Можно ли поручить ее непостоянству рассудка, который так холоден и медлителен? Почувствуй ее необходимость, ее спокойство, ее великость, ее счастие, и поверишь, несмотря на недоумения рассудка. Я еще не имею и не мог иметь сей веры. Она есть следствие долгого рассматривания природы и самого себя и уверение в ничтожности твари; в милосердии Творца: я еще не ста¬рался приобресгь сего уверения и по сию пору был на другой дороге. Что будет, я не знаю; но должно стараться сделать себя счастливым: это есть закон натуры. А вера есть вернейшее средство его исполнить. Кто бранит религию или обнаруживает к ней свое неуважение в присутствии людей, ее почитающих, делает то же, что человек, который в присутствии сына бранит его мать.

§ 16. Июля 16. Нынче я был у барона12. Что об нем надобно думать, это напишу после: мои мысли еще не готовы; надобно сделать больше замеча¬ний по частям, потом сделать какое-нибудь общее заключение. С ним при¬ятно быть, потому что он не оставляет ума в бездействии, будучи сам очень умным человеком. Я не имел еще никогда с ним этой сердечной, сладкой искренности, epanchement du coeur*, но я с ним довольно свободен, доволь¬но жив, потому что нахожу приятность говорить с ним, и говорю о таких предметах, которые заставляют меня больше думать, приводить мысли мои

* Излияние сердца (фр.).

3*

19

в некоторое напряжение. Мне кажется только (может быть, я ошибаюсь, и желаю, чтобы ошибался), что во всем том, что он говорит, например, о до¬бродетели, о религии, о морали, заключается больше ума, нежели чувства; он доказывает умом, складными словами; но, слушая его, остаешься спокой¬ным, не тронутым в сердце, хотя занятым в уме, ибо все его мнения или спра¬ведливы или показывают ум; но они только мнения, доказательства, не чув¬ства; одним словом, в его разговорах нет чего-то привлекательного: он оратор, который хорошие мысли предлагает в складных, гармонических фразах. Мы говорили о религии, о Шатобриане, которого он называет великим (я еще не читал «Genie du christianisme»)13. Дело дошло до метафизики. Он цитовал какого-то мистического автора, который в нашей душе полагает две разные стороны: одну чувственную, только принимающую впечатления чувств и им исключительно подверженную; другую умственную, рассуждающую, проти-вящуюся усилиям души чувственной, а иногда (или очень часто) ей уступаю¬щую. Я напротив думаю, что душа есть то средоточие, к которому скопляют¬ся все впечатления, через телесные чувства получаемые; что онаЪб них судит, по ним действует, по ним